Читаем Война, блокада, я и другие… полностью

Война, блокада, я и другие…

Ленинград — СталинградМеня не убил сорок первый блокадныйНи голод, ни холод, ни пулей шальной.И, вроде бы выжив, бреду я по жизниПод грудой вопросов с мятежной Душой…Скажите, зачем и за что наказанье,Мне помнить тот ужас блокадной зимы?За что одиночества тяжкая доля?Недетские детские беды мои?..И, повзрослев неожиданно быстро,Я, горе чужое смешав со своим,Несу это бремя немого бессилья,Не в силах помочь ни себе, ни другим…Я выжила в том сорок первом блокадном…И вопреки всем канонам живу!С моим Ленинградом, продрогшим, голодным,Я разделила лихую судьбу.Теперь я ходячая боль — поневоле…Все помню, все знаю, и мне не забыть —Казнит меня цепкая детская память…Но задним числом, что теперь говорить… * * *И в сорок втором не убили меня в Сталинграде,Где, на дыбы поднимаясь, стонала земля…Где Души погибших живых защищали…Там воздух горел и горела вода…И в госпитальных плавучих палатахСтраданья и боль не убили меня…Для раненых наших в недобрые будниЯ «дочкой», и «няней», и миром была…Душа моя тихо, беззвучно рыдала,Когда, обезумев от боли, кричалКакой-нибудь раненый, грязно ругаясь,Или в беспамятстве, стиснувши зубы, мычал…Гладишь его, как когда-то братишку, и шепчешь:«Дяденька, миленький, что ты, не надо, не плачь…»Жутко мне было смотреть, как страдают от боли…Страшно услышать мужской нескрываемый плач…Сколько той боли скопилось в Душе моей детской,Как непосильна и горестна ноша была…Сколько пришлось повидать искореженных судеб…Как искалечила жизни и Души война…

Бунт на корабле

Не берусь судить, что именно послужило взрыву недовольства, но думаю, что причин было много. Плохо кормили, редко перевязывали, и бинты, окровавленные и гнойные, присыхали к ранам. Не хватало и пресной воды для питья. Наверное, было еще что-то, но я только о том, что было видно даже нам, детям. Часто вспыхивали скандалы и между ранеными. Часто причиной стычек были «самострелы». Мы сначала не знали, кто такие «самострелы» и почему их так называют. Мы думали, что раненые просто ссорятся друг с другом, как мы, дети, и придумывают друг другу прозвища, а потом мирятся. Непонятно было другое. Нам не разрешали им помогать сами раненые. А когда за ними начинали ухаживать взрослые, всегда поднимался шум. Скоро мы узнали, что «самострелы» — это те, кто не хотел воевать, и чтобы «отвертеться», как говорили раненые, сами в себя стреляли, но так, чтобы ранение было легким. Обычно у них были прострелены мягкие места. Раненые ранеными их не считали. Они для всех были просто «самострелами» и «симулянтами». С ними не делились даже махоркой.

С чего начался скандал на этот раз — не знаю, только один безногий раненый запустил костылем в другого. Начался сыр-бор… Прибежал политрук Иванушкин и начал кричать на безногого, чтобы тот перестал хулиганить. Слово за слово, и зашумели все. Стали кричать, что они голодные, что продукты разворовывают и они не всегда свежие, что не хватает бинтов, лекарств, что плохой уход за тяжелыми, а по пароходу расхаживают жирные, откормленные рожи… Что заботу о раненых взвалили на детей… и пошло, и поехало. Хотя я и не согласна, что на нас, детей, так уж много взвалили. Мы — кто хотел, тот и помогал, как мог и как умел…

Перейти на страницу: