Война и мир в отдельно взятой школе (роман-буриме)

Аня открыла глаза. Ванная комната. Теплый мрамор под щекой. Она попыталась подняться, встала на четвереньки, дотянулась до края ванной. Пол неожиданно куда-то нырнул, комнату качнуло, сталь и хром ослепительно блеснули. Аня зажмурилась. Не отпуская край ванны, медленно выпрямилась.

— Меня сейчас вырвет… — пробормотала.

Держась за стену, она добралась до раковины, открыла холодный кран. Сунула голову под струю. Чей-то голос, женский и строгий, произнес:

— Nabelküsser ist tod[24].

Аня оглянулась. В ванной комнате никого не было. Она закрыла воду. Где-то рядом звякнул мобильник. На полу возле унитаза лежал ее телефон. Аня осторожно опустилась на колени, дотянулась до мобильного. На экране была та же фраза: Nabelküsser ist tod. Чуть ниже крутился кружок, проценты загрузки добежали до ста, телефон снова звякнул и выдал надпись: «Активация прошла успешно».

На место тошноты пришла слабость. Даже не слабость — немощь: когда нет ни сил, ни воли пошевелить даже пальцем. Состояние было знакомое, так отходишь от анестезии. Так было в Швейцарии. Много раз. После операций. Сперва появляется свет — его кто-то делает все ярче и ярче. До ослепительно белого. Потом — звуки. Под конец появляются запахи.

Аня подошла к зеркалу. Она была совершенно голая. Только сейчас до нее дошло, что она находится в ванной комнате матери. Аня приблизила лицо к своему отражению, от дыхания на зеркале появился туманный кружок. Она стерла его ладонью. Потом потрогала пальцем нос, провела по губам. Оттянула вниз веко правого глаза.

На полке среди материнского хлама — целого хоровода разноцветных бутылочек, стеклянных баночек, пузырьков и флакончиков — лежала упаковка бритв. Ярко-розового цвета. Аня вынула одну, сняла с лезвия защитный пластик. Аккуратно, стараясь не пораниться, сбрила брови, сначала правую, потом левую. На месте бровей остались бледные полоски, впрочем, совсем незаметные. Оказалось, что если сбрить брови, то очень сложно изобразить на лице удивление. Да и другие эмоции тоже.

Аня отступила, разглядывая отражение. Лицо, шея, тощие ключицы. Груди были острые и неубедительные — «козьи сиськи», как обозвала их Лелька Абрикосова в раздевалке. У самой Лельки был крепкий третий номер уже в восьмом классе.

— Корова… — Аня ладонями провела по плоскому животу. — Поглядим на тебя через десять лет.

— Ну что, Анна, — обратилась к своему отражению. — Знакомиться будем? Я — Эрика.

* * *

Калачёвка напоминала зону военных действий. На месте водокачки высилась гора строительного мусора и колотых кирпичей. Большой Трофимовский был перегорожен забором. Тут же стояла патрульная машина. Два мрачных мента молча курили, изредка сплевывая под ноги.

Эрика оказалась покладистой девкой. И на редкость компанейской. К тому же Аня никогда не чувствовала себя так классно — такой бодрой, такой энергичной, такой радостной. Должно быть, примерно так ощущает себя счастливый человек.

— Господа полицейские! — писклявым голосом обратилась она к ментам.

— Ну и чучело, — буркнул один другому. — Коляныч, пошли-ка ее отсюда.

— Гражданка! — Коляныч, набычась, грозно двинулся к Ане. — Гражданка, проход закрыт! Строительные работы!

Гражданка — черные очки, блестящий белый плащ (материнская «Прада» из змеиной кожи, на два размера больше), красная бейсбольная кепка козырьком назад — подошла вплотную к машине.

— Куда прешь? — заорал Коляныч. — Ты чё, слепая?

— Да, — без запинки ответила гражданка. — А что — и это запрещено?

Коляныч растерялся. Гражданка подошла к нему вплотную и уперлась в тугое брюхо.

— У вас тут радиостанция есть? — спросила гражданка, ощупывая крупное тело полицейского. — Чтоб всем постам Российской Федерации…

— Какой еще федерации… Гоша! — обратился Коляныч к напарнику. — Вызови скорую, пусть эту чумичку увезут на фиг.

Гоша выбросил окурок, лениво достал рацию из кабины, щелкнул.

— Алё! Алё, сорок второй это. С Калачёвки. Алё…

Он не успел договорить. Дальнейшее произошло стремительно и почти одновременно. Коляныч взвыл и, раскинув руки крестом, перелетел через капот машины. Гоша — он как раз начал поворачиваться на крик — успел увидеть лишь метнувшийся к нему бело-красный смерч и почувствовать удар в челюсть. В голове взорвался ослепительный шар. Шар лопнул и рассыпался на тысячу золотых искр. Точно такой фейерверк Гоша видел прошлым летом, когда ездил с женой на Кипр.

Гоша сполз по крылу на асфальт. Как же то место называлось? Смешно как-то называлось… Ага, Пафос…

Его рука продолжала сжимать рацию. Оттуда доносился голос оператора. Гражданка взяла рацию.

— Внимание! Экстренное сообщение. Работают все радиостанции Советского Союза!

Она хихикнула, кашлянула в кулак и продолжила загробным голосом:

— Земля больше не принадлежит живым. Она принадлежит нам, мертвым. Мы уходим в землю, мы уходим вглубь, мы прорастаем корнями. Подводные реки несут наши останки в моря, ветер поднимает капли в небо, и мертвецы дождем проливаются на головы живых. Ваше время кончилось! Nabelküsser ist tod.