Война и мир в отдельно взятой школе (роман-буриме)

Пока четверка, озираясь и кучкуясь, шагала по темным школьным коридорам, мужик продолжал сыпать явными цитатами, по большей части невесть откуда. В кабинете литры их ждал сюрприз: на одной из парт уже заливалась стеариновыми слезами толстая свеча. Сурово взирали со стен портреты классиков. Вокруг парты были расставлены стулья.

Расселись. Первой бухнулась на стул Анька, подле присел Петя. За Петей — Лиза. Андрей шагнул было к ней, но, поймав взгляд Шерги, опустился рядом с ней. Между ним и Лизой занял последний стул мужик, не снявши ни шапочки, ни очков; впрочем, по пути мужик расстегнул плащ, под которым бугрилась серая толстовка.

— Ну, господа юнкера? Вопросы есть?

— Вы кто? — повторила Анька.

— Агент Купер, — сказал мужик. Взялся за лацкан плаща и прошептал: — Дайана, Дайана! Я веду прямой репортаж из Красного Вигвама, вижу танцующего карлика!.. М-да. Ладно, шутки в сторону и, как грится, к барьеру. Зовите меня Билибин.

— Как художника? — спросил Петя. — Который… — косой взгляд на Андрея — …ну, лубки к былинам рисовал?

— Былибин! — прыснула Аня.

— Все-таки вы, барин, бестолочь, — изрек мужик. — Билибин есть персонаж книги, которую вы должны были уже и одолеть согласно, как тут говорят, школьной программе. Би-ли-бин. Не билирубин и не баян «Рубин». Прошу не путать.

— Да, но кто вы такой и откуда всех нас знаете? — Это к Лизе вернулся боевой настрой.

— Да кто ж вас не знает! Тоже мне, парадокс Банаха — Тарского. Просто я специалист по шагам в сторону. Потому как, чтобы понять, что происходит, надо сделать шаг в сторону. Ну, вот песня про меня есть. У-у-у!.. — вдруг немузыкально завыл он, и это было бы смешно, если б не было так сюрреалистично. — Я редкоземелен, как ли-итий! У-у-у! Я не сопротивляюсь ходу собы-ытий!.. А еще, — сообщил он, поправляя очки, — я тайный узбек. И бессмысленно делать вид, что ты кто-то друго-о-ой… Что, БГ никто не слушает? — спросил он резко, всматриваясь в недоуменные лица. — М-молодежь… Океюшки. Давайте так. Вы все пришли сюда, желая что-то узнать. Слишком много загадок. Вы зашли в тупик, каждый в свой. Лиза вон надеется только на волшебный блокнот, обнуляющий миры… и возлюбленных. Не краснейте, Лиза, это вам не голышом в пене «Адам и Ева» по чужим квартирам скакать… Петр надеется на тайные знаки покойного отца. Да, нам вечно чудится, что Там знают больше, чем Здесь. Неясно только, как вы умудрились забыть о том альбоме с марками… Андрей, у вас, дзаннэн-ни[50], драма личного свойства. И вы в ней так увязли, что и про оккаметрон небось запамятовали? Анна, вы так боитесь, что у вас раздвоение личности, что вытеснили Эрику в подсознание. Еще у вас семейные траблы, мать-отец, прыщи-свищи, Офелия, о нимфа, курага-мамалыга… Клад под дубом. Подземные эсэсовцы. Полиция — картофельное пюре. Взрыв водокачки. Месть сектантов за Трофима, прости господи, Ираклионского. Ребята, вы вот правда думаете, что я вам сейчас возьму и все это популярно объясню?

Все молчали, потому что так и думали. Первой встрепенулась Лиза:

— А бред про гуманоидов… Это вы так шутите? Якобы меня вызвали в космический суд обвинять человечество…

— Кому не хочется обвинить человечество? — поморщился Билибин. — Кто даст гарантию, что правды нет и выше?

— И насчет отца, — сказал Петя. Билибин пожал плечами. — Господин Билибин, вы… дурак. И шутки у вас дурацкие.

— Марки, — сказала Аня. — Зачем вам марки? — Она швырнула на парту несчастный альбом.

— Там зашифрованное послание, — сказал Билибин. — Ваша маман, конечно, нашла что красть… Ну, Петр, рискнете? А то я у вас уже и дурак…

Петя открыл альбом. Доберман и бабочка Earias clorana на месте, первые буквы слов исправно складываются в DEAR FRIEND. В следующем ряду: красная марка Federation of South Arabia, гашеная советская «Выдающийся русский писатель Г. И. УСПЕНСКИЙ», американский тринадцатицентовик COLORADO, голубой кораблик перед маяком под словом Kuwait, мексиканская марка с неприятным мужчиной по имени Окампо, советская с каким-то Фучиком…

— Эф… У, то есть ю… Си… Кей… — сказал Петя и обиженно замолчал. Будто надеясь на что-то, продолжил: — Оу… Эф… Эф…

Все вздохнули.

— And начинанья of great pitch and moment, — сказал Билибин торжественно, — with this regard сворачивают ход and lose the name of action…[51] Сочувствую.

— Но зачем отцу…

— Чего сразу «отцу»? Не возводите на покойного напраслину.

— Но тогда кто?.. — Петя был в отчаянии.

Билибин развел руками:

— Звиняйте, барин. Чего не вем, того не вем. Я ведь не сам, я токмо по наущению…

— Хватит!

Это был Андрей. Невзирая на смешной больничный вид, он был не смешон: расправленные плечи, пар из ноздрей, гиперболоид взгляда сверлит неприступные крепости билибинских очков…