Война и мир в твиттере

Джек рассмеялся, как обычно смеются над другом, который только что хорошо пошутил. Время шло, а я не могла даже заставить свое лицо шевелиться.

– Погоди. Ты серьезно?

– Да.

Джек задрал рукав и взглянул на часы. И он, кажется, принял какое-то решение, когда через секунду уставился на меня.

– Ладно. Пойдем.

Он пошел по коридору к выходу, его ноги настолько длинные, что мне пришлось бежать за ним.

– Постой, ты что… тоже идешь?

– Ага. Но за тобой должок.

Я была слишком счастлива, чтобы возмутиться.

– Никаких больше твитов по воскресеньям, – сказал он. – Мы оба откладываем свои клавиатуры на двадцать четыре часа. Таково мое условие.

– Согласна.

Я ждала, что он продолжит список, но на этом, видимо, его желания закончились. Спустя несколько секунд интенсивной ходьбы мы оказались на Мэдисон-авеню, Джек завернул за угол раньше меня и заорал:

– Бегом!

Я неслась прямо за ним, волосы выбивались из идеально уложенного хвоста, оксфорды, которые мама купила по случаю, нещадно стучали о тротуар. Джек только домчался до автобуса, как двери закрылись, но он постучал рукой по окну со своей глуповатой подкупающей улыбкой на лице. В этот момент я врезалась в его спину.

– Извини, извини, – пробормотала я, пытаясь отлипнуть от его спины.

Было ли дело в неловком обаянии Джека или в том, что вместе мы составляли довольно жалкую парочку, но водитель лишь закатил глаза и открыл дверь. Мы по-прежнему спотыкались и врезались друг в друга, пока забирались в автобус и искали свободные места.

Он уже открыл рот, чтобы извиниться, но, прежде чем он успел сделать это, я засмеялась.

– Боже, – сказал Джек, откидываясь на своем сиденье и оглядываясь на остальных пассажиров в автобусе, – только не говори, что у тебя началась истерика.

– Я просто… Ух. – Я так задыхалась от бега, что говорила на грани хрипоты. – Я вспомнила один случай. Это было еще в Нэшвилле, тогда мы с сестрой так неслись к автобусу, что обогнали маму и просто… уехали. Без нее. Нам было пять и восемь лет, по-моему.

По лицу Джека можно было сказать, что он не уверен, стоит ли ему смеяться над этим.

– Звучит весьма… забавно?

Я вспомнила этот день так ярко, словно сейчас я переживала его больше, чем когда-либо.

– Ей пришлось почти милю бежать за автобусом в сандалиях. Мы были маленькими засранками. Мы даже не выглядывали в окно, а просто планировали нашу новую сиротскую жизнь, как в одной серии книг.

– Вы собирались жить в картонной коробке?

– Не-а. Мы хотели заняться выпечкой. Тогда Пейдж мечтала, что откроет пекарню рядом с «Высшей лигой бургеров», когда вырастет. Помнится мне, она хотела назвать пекарню «Кексиками Пейдж». Название было сыровато, это точно.

– Где твоя сестра сейчас?

Я моргнула и внезапно вернулась обратно в автобус, в котором сейчас сидела.

– В Пенсильванском университете.

Глаза Джека сверкнули.

– Как так вышло, что она не сражалась со мной в «Твиттере»?

Я подняла брови.

– А как так вышло, что Итан не сражался со мной в «Твиттере»?

Улыбка упорхнула с его лица буквально за долю секунды.

– Туше́. – Он вжался в сиденье еще сильнее и вытянул вперед ноги, как только несколько людей вышли на остановке. – Потому что он в этом не шарит. Это он писал на второй день, словно в нем проснулась жажда крови.

– А ты решил быть со мной помягче?

Он толкнул меня плечом.

– Размечталась. Я просто не мог позволить нашей кулинарии выглядеть плохо в глазах окружающих. – Он повернул голову, чтобы взглянуть на меня. Его глаза были обезоруживающе близко. – Я так понимаю, твоя сестра не унаследовала фамильную язвительность Эвансов?

– Нет-нет, с этим у нее все в порядке. – У меня загорелись щеки. Я отвернулась к окну, чтобы охладить лицо уличным свежим воздухом. – У них с мамой что-то вроде… не знаю.

Джек молчал, что было для него нехарактерно, словно ждал продолжения. И тогда я решилась рассказать:

– После развода родителей она переехала к нам ненадолго. До конца школы то есть. И у них с мамой произошел разрыв.

– «Разрыв», – повторил Джек, словно пробуя это слово на вкус. – Звучит как слово из какой-нибудь мыльной оперы.

Я пожала плечами.

– Возможно. Но я не знаю, как назвать это по-другому. Я не думала, что это продлится так долго. То есть я думала, что это затянувшийся подростковый бунт. Но затянулся он что-то слишком надолго.

– А твой отец?

– Он все еще в Нэшвилле. Мы ездим к нему на праздники. – Мне казалось, он хочет спросить – или я хотела объяснить, – почему он остался там, когда мы переехали сюда. – Думаю, он никогда не свыкнется с мыслью, что «Высшая лига бургеров» больше не его маленькая детка. Поэтому он остался дома.

Дома. Только после того как я рассказала правду, мне стало казаться, что я слишком много ее вложила в воздух, заполняющий пространство, где и Джек, и я могли увидеть эту правду. Что мне здесь не место. Что даже после стольких лет и всего, что я сделала, – всего, что я буквально вдавила в себя в этом месте, мой дом по-прежнему в тысячах километров отсюда.

И даже еще дальше. Потому что той версии моего дома больше не существует.