Война или мир

Ах ты! Слышали мы, что есть у пиндосов наемники для грязных дел (а вы думали, «блеквотеры» лишь в конце двадцатого века появились?). И что немало бывших нацистов, как и в иной истории, попало туда на службу. Но в Китае вроде не было их до того? Пожалуй, надо хоть парочку живыми захватить, как доказательство грязной пиндосской игры. Если, конечно, сами уцелеем.

И тут ударил наш замолкший было «браунинг» на правом фланге – длинной очередью, не жалея ствола. Послышались крики, даже сквозь рев пулемета я различил что-то вроде «шайзе!», кто-то бросил гранату, она не долетела, взорвавшись в соседнем же дворе. С той стороны площади стали стрелять, но безрезультатно, это для АК сто шагов смешная дистанция, и ППС дотягивается, а из «шприца» не достать, и мы в окопчиках, а они в домах и сараях или за заборами засели, «калаш» это пробивает легко. Так что с фронта огонь быстро ослаб – а наш крупняк взревел снова, поливая огнем соседний двор.

Переползаю, смотрю – и вижу за пулеметом Стругацкого. Вот прилетит сейчас пуля-дура – и не станет у нас будущего светила советской фантастики – это обо мне не пожалеет никто. Прикидываю, что если выскочить из окопа и сразу за тот куст, затем ползком, можно почти что к колесу джипа попасть, почти не светясь. «Репей, прикрой – я пошел!»

Минута – и я на месте. Злой – но сначала разобраться надо, где противник? Вижу четыре тела посреди двора рядом, и еще кто-то за досками лежит. Боеспособных после раны из крупняка не бывает, поскольку в тело или голову – это «двухсотый» без вариантов, в руку или ногу – минимум ампутация, и это если немедленно на операционный стол попадешь.

– Они близко подобрались! – говорит Стругацкий. – Я их и полил. Как из шланга – по всему, что шевелилось. Когда ленту менял, было страшно – вдруг они сейчас поднимутся и наскочат?

Повезло тебе, писатель, – с первой ленты всех положил. Или не разобрались там, что ты у пулемета один – в нормальном расчете, второй номер, видя, что лента подходит к концу, уже держит наготове следующую, и заправить ее при хорошей тренировке одна-две секунды. И явно не герои с той стороны – умелые, но о своем выживании думают больше, чем о выполнении задачи. Сгоняю Стругацкого с машины, сам всматриваюсь в дворы справа – но никакого шевеления не вижу.

И тут на улицу откуда-то высыпает толпа. Местные, вооруженные кто чем, и «комитетчики защиты революции» впереди, эти с американскими винтовками (которые мы и подарили). С той стороны улицы по ним начинают стрелять, и кто-то падает – но тут уже мы поддерживаем огнем.

– Держи! – ору Стругацкому, кидая ему свой «калаш». – Справа прикрывай!

И разворачиваю пулемет на площадь. Высаживаю почти всю ленту, перенося огонь по вспышкам выстрелов. Затем прекращаю – потому что толпа уже на площади. Наконец и слева появляется «кавалерия из-за холмов» – бронетранспортер с зениткой, за ней бежит до взвода «наших» китайцев. Двадцатимиллиметровые очереди крошат заборы и строения, в ответ выстрел из базуки, и БТР горит. Но толпа, которую враг счел менее опасной, успевает рассеяться по дворам – стрельба становится хаотичной, раздаются крики и торжествующие и истошные вопли, словно кого-то сажают на кол. И бой на нашем участке как-то сразу кончается.

Зато слышу, как работают наши минометы. И пулеметы на окраине все стреляют – короткими очередями, прицельно. А в городе все тише – кажется, этот бой мы выиграли!

Площадь перед нашим штабом усеяна телами. Не противника – местных.

– Истинно сознательными оказались, – говорит Стругацкий. – Погибли за свою революцию, за социализм!

Ну-ну, думай так – и оставайся в неведении, тебе же еще правильные книжки писать для наших советских людей! Я же считаю, что китаезы бросились добивать слабейшего, увидев, куда клонится чаша весов, – ценя возможность затрофеиться даже больше, чем свои жизни! Мы бы проигрывали – они точно так же стали бы бить нас. Но вслух я это не скажу – и ранимой души Аркадия жалко, и он же опять к Бородаю, нашему особисту, с доносом на меня побежит! Не знает, дурачок… вот ей-богу, как вернемся, обязательно гитару возьму в его присутствии, пока еще неизвестную здесь песню Высоцкого исполню, со словами (глядя в глаза нашего великого писателя) – «Кто мне писал на службу жалобы? Не ты – да я же их читал!». Ты пока запомни, еще раз мой приказ нарушишь и вперед вылезешь, обязательно физическое внушение сделаю – и бить буду аккуратно, но сильно!

А пока что надо нам ноги уносить из этого гостеприимного городка. Трое с половиной суток на одном месте – это выходит уже слишком много. Отдохнуть хотели – а что вышло…