Война Катрин

Меня ждал, сидя на повозке, старичок с обвислыми щеками, в кепке, надвинутой на глаза, с цигаркой во рту. Элен сразу его заметила, подала едва заметный знак и проводила меня до повозки. Старичок шевельнул бровями, что, очевидно, означало приветствие. Я промямлила: «Здравствуйте, месье», обескураженная таким приемом. Элен сказала, что старичка зовут месье Люка и он отвезет меня в монастырь Святого Евстафия, где находится католический пансион для девочек. Прощаясь, она шепнула мне на ухо, чтобы я не обращала внимания, как кто выглядит. Старичку я полностью могу доверять и монахиням, с которыми скоро встречусь, тоже. И прибавила, крепко обняв, что она меня не забудет и мы с ней обязательно встретимся. Я прикрыла глаза, внезапно осознав, что теперь я совершенно одна. Впереди неизвестность. И мне страшно.

Старичок посадил меня на повозку, и вот я сижу, свесив ноги, позади снопов соломы. Он слегка подхлестнул вожжами лошадь, и мы тронулись. Я достала «роллей» и сфотографировала Элен, когда она подняла руку и махнула мне на прощание. А потом еще раз, когда она уже повернулась к нам спиной и взялась за свой чемодан, который сначала поставила на землю, а теперь снова поднимала, готовясь отправиться на автовокзал. Этот прощальный снимок моей провожатой – не знаю, когда он появится на свет, – передаст, надеюсь, и печаль разлуки, и силу, какой наделяет необходимость действовать. Женщина, берущая чемодан, – первая картинка моего странствия сквозь войну. Привычная будничная картинка. Зримое свидетельство моего изгнания.

В монастырском пансионе меня встретила сестра Мария, пожилая подвижная бодрая женщина. Она провела меня по монастырю, старинному, с аркадой вокруг внутреннего двора, который стал теперь образцовым огородом с плетями тыкв и кабачков, стрелками лука и торчащей вверх зеленой ботвой моркови и репы. Сестра Мария сказала, что огородом занимаются девочки и это немалая часть их дневной работы. Я тут же сообщила, что такой педагогический подход мне очень даже знаком, я училась в школе в Севре и там… Монахиня нахмурила брови и тихо, но очень жестко оборвала меня. Потом прибавила:

– Не знаю, о чем вы, дитя мое. Ваши родители доверили нам ваше воспитание, желая, чтобы вы прониклись духом христианской веры. Религия и мораль – вовсе не педагогика. Давайте продолжим наш осмотр, и, прошу вас, не рассказывайте небылиц о вашем прошлом.

Мне сразу стало стыдно, больно и обидно за себя. Я совершила грубейшую ошибку. Дома детей в моей жизни нет и не было. Я должна делать вид, что ничего не помню. Стереть из памяти все, что оставила там. Дружбу, любовь, веселье, радость. Какое счастье, что нет машины, которая следила бы за мыслями у меня в голове! Внушение монахини сразу поставило меня на место. Его-то я не забуду. Но никто, никто не сможет мне помешать вспоминать то хорошее, что было у меня в жизни.

Чувствую, что возненавижу этот пансион. Классные комнаты здесь такие же, как в школе, где я училась до Севра. Маленькие, узкие, столы стоят впритирку. Девочки сидят, уткнув нос в тетради, макая перья в чернильницы справа от себя. Скамейки намертво прикреплены к деревянным столам, не качнешься, не шевельнешься. Полная противоположность всему, к чему я привыкла за последние месяцы. В Севре классы были большие, просторные, без выстроенных в ряды черных парт. Там можно было сдвинуть стулья и усесться небольшой стайкой или быстро организовать лекционный зал. В этом пансионе ничего нельзя сдвинуть с места, все стоит по местам раз и навсегда. Здесь не спрячешься в прохладную тень деревьев, есть только зажатый арками огород. Нет даже дворика, куда можно выбежать на переменке, как в парижской школе. Сумрачные арки – единственное место для прогулок, а уж об играх нечего и мечтать. И, надо думать, монахини бдительно надзирают за воспитанницами.

Стоило мне вспомнить заросли кустов, наши тайнички в глубине парка и позади замка, укромные места, где встречались Сара, Жанно и я, как я почувствовала себя в карательном заведении строгого режима. Придется и мне стать бдительной, но не забывать при этом, что можно жить в открытом, радостном мире. Не сейчас. Сейчас мне надо всего бояться, и здесь я должна научиться жить совсем по-другому.

Сделав мне суровое внушение, монахиня смягчилась. Наверное, успокоилась. Она показала мне классы, столовую, дортуар, комнату для молитв и часовню.

Я только открыла рот, чтобы сказать:

– Но я не…

Монахиня не дала мне договорить, подхватив повисшую в воздухе фразу.

– Да, я знаю, вы еще не подходили к первому причастию, ваша мама меня предупредила. Не волнуйтесь, мы уже несколько недель готовимся к этому торжеству. Вы будете ходить вместе с девочками на катехизис и подготовитесь к великому дню.