Нож. Он все время показывает мне Ножа, раз за разом, так часто, что Нож иногда словно стоит с нами в Конце Путей, третьим. И каким прекрасным он выглядит в голосе Источника, молодым, сильным… Любимым.
Я рассказал Источнику все, что было до его пробуждения, все, что сделал и чего не сделал Нож, но Источник не разочаровался – он был
– Пожалуйста, зови меня Бен, – говорит Источник через рот. – А Ножа зовут Тодд.
И снова мой голос полон тепла и юмора, хотя я этого совсем не хочу.
Мой голос становится жестким.
Он протягивает мне свой голос, очень ласково – никогда такого не видел у Расчистки.
Я встаю и собираюсь уходить.
Я замираю.
Я старался не пускать в голос ту сцену, когда я держал над ним занесенный нож.
А тут не стал. Я показываю, что я мог бы с ним сделать. Что я
Источник ставит миску на землю.
Источник испускает совершенно счастливый вздох, и его голос снова наполняется Ножом.
– Тодд, – чирикает он на языке Расчистки.
И в этот момент издалека доносится взрыв.
Мы мгновенно оборачиваемся в ту сторону, хотя на таком расстоянии физическими глазами все равно ничего не увидишь.
и до нас действительно докатывается через мгновение – голоса Путей ловят голоса Земли с плато, мы видим взрыв посреди города, посреди большой толпы Расчистки, правда глаза, которые на это смотрят, находятся высоко, на обрыве, так что различить на самом деле можно только вспышку огня и столб дыма.
Он стремительно покидает Конец Путей и делает нам знак идти за ним.
Мне приходится поддерживать Источник на крутой каменистой тропинке – он еще слишком слаб. Голос его полон одним —
страхом.
Не за себя, не за мирные переговоры…
Только за Ножа.
Ничего больше нет в его голосе, кроме страха потерять Ножа в то самое утро, когда они должны были воссоединиться, страха, что случилось самое худшее, что он снова потерял своего сына, своего любимого сына, и я сам чувствую, как у него сердце болит от беспокойства, от любви и заботы о нем…
Я знаю эту боль, я сам ее чувствовал…
Боль струится от Источника ко мне, пока мы ковыляем по тропинке вниз…
Нож…
Тодд…
Он стоит у меня в голосе в полный рост, живой, хрупкий и достойный жить, как любой другой…
И я не хочу его видеть.
Я не хочу этого видеть.
Не хочу…
Мэр не издал ни звука – только резко и коротко втянул воздух, когда мистрис Лоусон прижала пластырь ему к затылку… Хотя на ожоги было невозможно смотреть.