Война хаоса

Я ощущаю эту пустоту, которая эхом звучит по всей Земле, – пустоту от потери тех, кто возглавлял малые атаки в самом сердце Расчистки… тех, кто уходил, зная, что, скорее всего, не вернется, но что благодаря им голос Земли сможет запеть опять.

Я бы отдал свой собственный голос, показываю я Небу (костер согревает нас посреди ночного холода), если бы только это означало конец Расчистки.

Но какой потерей стало бы молчание Возвращения, показывает он, протягивая свой голос навстречу моему. Только не после того, как ты одолел такой путь, чтобы стать одним из нас.

Одолел такой путь, думаю я.

Ибо воистину я прошел большой путь.

Когда Нож вытащил меня из кучи тел Бремени, когда я показал ему свою клятву убить его, когда мы оба услышали, как по дороге к нам скачут лошади и он взмолился: беги!..

Я убежал.

Город был весь – огонь и хаос. Всеобщее смятение и дымовая завеса позволили мне пройти через его южную оконечность незамеченным. Я прятался, пока не настала ночь, а потом поднялся по изогнутой дороге. Я держался кустов, я крался, почти полз, поворот за поворотом, пока прикрытие не кончилось и мне не пришлось подняться во весь рост и пуститься бегом, у всех на виду, весь последний отрезок, каждую секунду ожидая пулю в затылок снизу, из долины…

Я желал этого конца, но и боялся его…

Но я добрался до верха и перевалил через гребень – и был все еще жив.

Я побежал.

Побежал за слухом, за легендой, что жила все это время в голосе Бремени. Мы все равно были от Земли, хоть многие никогда ее и не видели… Многие молодые, вроде меня, родились уже посреди войны, бросившей Бремя одно, позади, без помощи, без поддержки, когда Земля дала обещание никогда не возвращаться. Земля была для нас сказкой, тенью – словно боероги, – шепотом в ночи, слухом, мечтой… – мечтой о том дне, когда Земля вернется и освободит нас.

Многие из нас оставили эту надежду. У некоторых ее и вовсе никогда не было, потому что они так никогда и не простили Землю.

Кто-то, как мой один особенный – хоть он и был старше меня на какие-то несколько лет и тоже никогда не видел Землю вживую, – ласково показывал мне, что надо прекратить надеяться на спасение, на какую-то другую жизнь кроме той, которую мы сами могли себе вырыть, вырезать среди голосов Расчистки… он показывал мне это по ночам, когда мне было совсем страшно, показывал, что наш день еще придет, точно придет, но это будет наш день, наш, а не Земли, которая давно и точно позабыла о нас.

А потом моего одного особенного забрали у меня.

И все остальное Бремя тоже.

Остался только я – и этот шанс.

И какой у меня был выбор, кроме как бежать – бежать за этой легендой?

Я даже не спал. Я бежал по лесам и полям, вверх по холмам и потом снова вниз, перебирался через ручьи и реки. Я миновал поселения Расчистки, сожженные и заброшенные, – шрамы этого мира, оставшиеся везде, где Расчистка его только коснулась. Солнце вставало и садилось, а я все не спал и бежал, бежал, бежал, даже когда мои ноги покрылись волдырями и кровью…

Но я никого не встречал по дороге – никого из Расчистки. Никого из Земли.

Никого.

Я уже начинал думать, что остался на свете последним – не только из Бремени, но и вообще из Земли; что Расчистка добилась своего и стерла Землю с лица мира.

Что я один.

Один.

Один.

Я понял это утром, стоя на речном берегу. Я оглянулся вокруг еще раз и увидел только себя, только 1017 с вечным клеймом, горящим на руке…

Я заплакал.

Я упал наземь, скорчился и заплакал.

Тогда-то меня и нашли.

Они вышли из-за деревьев, что через дорогу. Четверо, потом шестеро, десятеро. Сначала я услышал их голоса, но мой собственный голос только начал тогда возвращаться, начал рассказывать мне, кто я такой… после того как Расчистка все у меня забрала. Я решил, что это я сам себя зову. Что мое собственное «я» зовет меня навстречу смерти.

О, я бы охотно пошел.

Но тут я увидел их. Они были выше ростом, выше, чем вообще вырастало Бремя, шире в плечах, и в руках у них были копья. Я знал, что это воины, солдаты, которые помогут мне отомстить Расчистке, помогут исправить все то зло, что она причинила Бремени.

Но потом они показали приветствия, которые мне оказалось трудно понять… и в них было то, что эти копья – просто остроги для рыбной ловли, а они сами – всего лишь рыбаки.

Рыбаки!

Совсем никакие не воины. И вышли они не охотиться на Расчистку. Не мстить за смерть и страдания Бремени. Они были простые рыбаки, которые вышли к реке, потому что прослышали, будто Расчистка ушла с этой территории.

И тогда я сказал им, кто я такой. Я заговорил с ними на языке Бремени.

Они были потрясены. Они удивились, отшатнулись – я почувствовал это, – но этого было мало…

Они почувствовали отвращение, услышав мой пронзительный, визгливый голос и язык, на котором он говорил.

В том, чем я был, что означал, для них были ужас и стыд. Ужас и стыд.