Война короля Карла I. Великий мятеж: переход от монархии к республике. 1641–1647

Юридические знания Сент-Джона и его острый логический ум были весьма полезны партии Пима, но любили его далеко не все. «Смуглый и хмурый лицом, очень гордый, водящий знакомство лишь с теми немногими, кто разделял его настроение и склонности», он не был тем человеком, который после Пима мог бы взять на себя роль лидера. Совсем другим был его главный товарищ по палате общин молодой сэр Гарри Вейн. Его долгие годы называли «молодым», чтобы отличать от отца, старого сэра Гарри, но в то время он действительно был молод, около тридцати. Сын королевского чиновника, воспитанный в элегантном обходительном обществе, Вейн на всю жизнь сохранил изящные манеры, приобретенные в юности, и в тех случаях, когда его сердце не было глубоко затронуто, ловко находил способы управлять людьми. Однако в том, что касалось его религиозных чувств, он мог быть бескомпромиссным до фанатизма, и когда видел, или думал, что видит, какую-то желанную цель, то мог быть на удивление неразборчив в средствах. В детстве Гарри отличался веселым нравом и, по его собственным словам, был «предан доброму товариществу», но в пятнадцать лет пережил религиозную Реформацию и после этого, к большому разочарованию своей светской семьи, следовал внутреннему духовному свету, в какие бы переделки это его ни заводило. «Я, слава Богу, никогда не сделаю ничего, – писал он своему отцу, когда начались проблемы, – что противоречило бы моей чести и совести и за что я не был бы готов страдать». Такое умонастроение Вейн сохранил до конца своих дней. Но он был более интеллигентным, склонным к рефлексии и во многих отношениях более толерантным, чем большинство пуритан. Начитанный, наделенный беспокойным пытливым умом, мучимый сомнениями и открытый новым идеям, Гарри Вейн казался своим критикам переменчивым и бесчестным, но друзья знали его как человека, который искренне стремился постичь неуловимую истину. В качестве парламентского лидера он обладал обаянием и умением убеждать людей, которого недоставало грубоватому Кромвелю и неприступному Сент-Джону, к тому же был прекрасным оратором, спокойным, четким и рациональным. Несмотря на то что его неправильные черты – большой нос и светлые глаза навыкате – нельзя было назвать привлекательными, когда он начинал говорить, его лицо оживляло искреннее воодушевление, что вкупе с модно причесанными кудрями и хорошей фигурой оставляло яркое и приятное впечатление.

Вейн зафиксировал официальное заключение альянса с шотландцами, хотя ковенантеры понимали, что его религиозные симпатии не полностью соответствуют их собственным. Знали они и то, что представления Сент-Джона и Кромвеля от них еще дальше. Но на тот момент самым главным как для ковенантеров, так и для парламентариев являлась военная победа.

IV

До победы, казалось, еще далеко. Флот, который из-за действий роялистов с Запада и дюнкеркских пиратов был разбросан в разные стороны, не мог ни защитить суда лондонских купцов, ни предотвратить доставку войск из Ирландии. В Мидлендсе силы парламента были слишком слабы, чтобы остановить двигавшегося в направлении Чешира лорда Байрона, который расчищал ирландским войскам путь в Оксфорд. Вскоре, понадеявшись на раздоры и уныние в стане врага, маркиз Ньюкасл попытался подкупить полковника Хатчинсона, чтобы тот сдал замок Ноттингем. «Вам больше пристало бы, – ответил Хатчинсон, – прийти с десятью тысячами вооруженных солдат, чтобы штурмовать наши хорошо укрепленные стены, чем устраивать осаду честного сердца с помощью презренного золота». Высокое благородство этого ответа было сокрушительным, но сам факт, что подобное предложение было сделано, указывал на слабость парламентской партии.