Война короля Карла I. Великий мятеж: переход от монархии к республике. 1641–1647

2 января 1647 г. в Ньюкасл прибыли уполномоченные от парламента во главе с графами Нортумберлендом и Пемброком. После краткой дружеской беседы о его детях, находящихся в Лондоне, король, понимая, что у него нет выбора, согласился отправиться в Холмби. Назначение слуг, которые должны будут прислуживать ему, проходило под надзором парламента, и в конце концов Карл согласился принять услуги Джеймса Харрингтона, семья которого имела давние связи с двором, хотя сам Джеймс был философом, исповедовавшим новаторские и даже республиканские взгляды. Вторым был напыщенный родственник графа Пемброка Томас Херберт, отличившийся в молодости тем, что побывал в Персии. Оба джентльмена были беззаветно преданы парламенту. Королю не разрешили взять ни одного из его собственных капелланов, но, к большому сожалению парламентских уполномоченных, он отказался слушать проповеди двух прибывших вместе с ними модных богословов – Стивена Маршалла и Джозефа Кэрила. И лишь с большой неохотой разрешил им прочитать благодарственную молитву за обедом.

21 января 1647 г. Карл умудрился послать письмо бежавшему в Норвегию Монтрозу, в котором умолял его ехать к королеве. Теперь, когда его союз с ковенантерами потерпел крушение, а попытка бегства в Хайленд к Хантли провалилась, он снова надеялся, что его верный слуга совершит чудо, если присоединится к маленькому двору в окрестностях Парижа, где Генриетта Мария плела редкую и непрочную сеть интриг между Дублином, Дюнкерком и Римом.

Во вторник 28 января 1647 г. шотландские уполномоченные покинули короля. Тот был спокоен, но с тихим упреком произнес: «Я приехал к вам в Саутвелл за защитой. И вы мне ее обещали». Они не смогли ничего ответить. Большинство с бессильной тоской сознавали, что неловкая ситуация вокруг денег для армии уже дала повод для криков: «Предатели шотландцы продали своего короля!» – и утихнут они не скоро. Они были невиновны если не в своих в делах, то в своих намерениях, но так никогда и не смогли бы это доказать.

30 января 1647 г. они походным маршем прошли под окном короля с развевающимися знаменами и под бой барабанов, «словно выставляя напоказ свой позор», – писал Монтрей, чья хитрая, но не умная дипломатическая игра привела к тому, что произошло. Торговки рыбой из Ньюкасла провожали их ругательствами и криками: «Иуды!»

Одновременно с тем, как шотландцы уходили из города, туда строем входили англичане под командованием Филипа Скиппона. Формально обхождение с королем не изменилось. Несколько раз в день он наверняка слышал снаружи знакомое бряцание оружия и топот ног меняющегося караула с той лишь разницей, что шотландские охранники, поставленные Дэвидом Лесли, уступили место английским солдатам Филипа Скиппона.

VIII

Год 1646-й, последний год войны и первый год мира, был плохим годом, годом разочарований и заблуждений в политике, годом болезней и нехватки самого необходимого. Во всей стране случился неурожай. Не радостный мир вернулся в Англию, а полное неуверенности и недовольства перемирие. Шотландцы собрали свои вещи и ушли к себе домой, в страну, которой, как и Англии, тоже было не по себе.

31 декабря, в тот самый день, когда король написал свой призыв ко всем государям христианского мира, палата общин при свечах приняла ордонанс, запрещающий мирянам проповедовать. Поправки, внесенные индепендентами, от лица которых выступали Кромвель и Хаслериг, были отклонены 105 голосами против 57. Оставшись в безнадежном меньшинстве в полупустой палате, индепенденты позволили ордонансу пройти без помех. В стенах парламента по-прежнему превалировали пресвитерианцы и их сторонники, за которыми стоял ряд влиятельных людей Сити, незадолго до этого подавших петицию о скорейшем роспуске армии.

Кромвель положился на Бога и ждал дальнейшего развития событий. За пределами парламента сектанты продолжали распространять свои взгляды. В своем доме у Бишопсгейт жена и брат Ричарда Овертона по-прежнему печатали его памфлеты, но в январе 1647 г. их арестовали за работу без лицензии. Будучи доставленной в палату лордов, миссис Овертон повторила поведение Лилберна и своего мужа: когда ей приказали отправиться в тюрьму, она не двинулась с места, в результате ее с ребенком на руках потащили по улицам, и она, подобно своему мужу, поносила власть и отрицала правомерность своего ареста.