Война мифов: Историческая память и русское будущее

Тотальность мифа власти приводит к тому, что христианский образ Георгия Победоносца распространяется не только на первых князей-язычников, но и на советских правителей-атеистов. Отсылки к конной фигуре святого рыцаря возникали и в связи с обращенными из членов КПСС в истинную веру вождями новой России: Ельциным на танке, Путиным за штурвалом истребителя. Жалкая роль «местоблюстителя», заранее отведенная Медведеву, выразилось и в том, что для него в общественном сознании «георгиевских» ассоциаций не нашлось.

Наряду с верховными правителями демократической России один из важнейших новорусских удельных князей – Юрий Михайлович Лужков – также высовывал свой лик из под брони святого тезки. В десятилетия лужковского кормления в городе святого рыцаря изображения победоносного Юрия-Георгия получили даже монументальное воплощение – не только на Поклонной горе, но и на Манежной площади, у Ленинградского вокзала. Все публичное пространство столицы было нашпиговано сценами «основного мифа» в виде изображений на флагах, плакатах, растяжках, настенных панно и т.д. Храм святого Георгия на Поклонной горе стал местом освящения самого Лужкова. Именно там 6 мая 2005 года Юрий Михайлович отметил, как сообщалось в прессе, «день своего небесного покровителя» святого великомученика Георгия Победоносца[1]

. Апофеозом празднования стало награждение именинника орденом Дмитрия Донского, произведенное патриархом Алексием II. В тот же день в 2009 году новый патриарх – Кирилл на том же месте торжественно поздравил московского градоначальника с днем ангела и «в благословение на дальнейший труды подарил ему икону Спасителя»[2]

. День 6 мая стал, таким образом, днем перевоплощения Юрия в Георгия.

Миф декабристов в качестве контр-мифа власти также проецируется на всю глубину исторической памяти. В такой оптике не только мятежные наследники «первого поколения», но и средневековые оппоненты самодержавной власти: князь Андрей Курбский и митрополит Филипп Колычев, церковный реформатор Нил Сорский и религиозный консерватор протопоп Аввакум приобретают черты мифологических декабристов.

Формула исторической памяти России образована из непримиримого конфликта мифа власти и мифа декабристов, каждый из которых является контр-мифом своего конкурента. Именно благодаря мифологическому клинчу (и власть и интеллигенция видят друг в друге сатанинских чудовищ) сотрудничество власти и общества в нашей стране чрезвычайно затруднено. Исходы мифологического противоборства напрямую сказываются на поворотах русской истории. Поэтому историческая память является одним из важнейших фронтов идеологической битвы за русское будущее. Заглянув по обе стороны мифического фронта, мы получим важный материал для диагностирования душевного здоровья русского народа.

2. Декабристский миф в эпоху информационной цивилизации

Миф декабристов нацелен на свержение самодержавной власти. Утилитарный до мозга костей дедушка Ленин вспомнил в 1912 году о декабристах, разбудивших Герцена, отнюдь не ради ролевой игры с Инессой Арманд в поручика Анненкова и Полину Гебль. Гениальный борец за власть чувствовал, что подключение к мифологеме «трех поколений» усилит ненависть читателей к правнуку-тезке Николая-вешателя. Не только большевики, вся оппозиция царизму, включая кадетов, воспитывалась на герценовском мифе ненависти к дракону самодержавия.

После 1917 года красные фараоны по обычаю царствующих домов превратили декабристов в священных предков своей родословной. Победители в Гражданской войне усиленно выхолащивали из декабристов подрывное содержание. В сталинской интерпретации они были отнюдь не заговорщиками, мечтавшими «между лафитом и клико» импортировать французские либеральные идеи, а напротив, героями Отечественной войны, движимыми исключительно квасным патриотизмом.

Поскольку советский режим отличался от царского еще меньшей степенью свободы, то оппозиция ему могла осуществляться только в виде заговоров и мятежей. Опытный конспиратор Сталин учел недоработки царской охранки и создал аппарат превентивного уничтожения людей, способных к бунту. Благодаря такой селекции генофонда протестные движения даже в послесталинском СССР свелись почти исключительно к шептанию на кухне.

Но и этот робкий протест не мог осуществляться без опоры на историческую память. С 60-х годов прошлого века герценовская метафора мятежа начала поступательно захватывать сознание интеллигенции. Прикрываясь официальным мифом декабристов — предшественников большевиков, фрондирующие авторы из творческих союзов и Академии наук тиражировали крамолу эзоповым новоязом.

Символично, что семеро смелых, вышедших в 1968 году на Красную площадь в знак протеста против ввода советских войск в Чехословакию, накануне слушали «Петербургский романс» Александра Галича с его повелительным вопрошанием: «Можешь выйти на площадь,// Смеешь выйти на площадь// В тот назначенный час».