#война#мир#секс

— Да говори уже, что случилось! — не выдержала я. — Ясик!

Друг кашлянул и выговорил:

— Барракуда активизировалась.

Меня бросило в холодный пот.

— Как?!

— Твоё фото выложила, где ты целуешься с Красницким. Несколько ракурсов. Просто порно, прости… В жёлтой прессе разлетелось, да и вообще.

Я сглотнула. А до другого «порно» руки не дошли? До того, что в самшитовой роще или в гостинице?

— Что пишут? — сипло спросила я. — Хотя ладно, Ясь, спасибо, что известил. Я сама посмотрю.

— Не переживай, Заюшка… — донеслось остаточным эхом, когда я уже убрала трубку от уха.

Я включила через 4G медиа-метрику и увидела разное «Весело живём: борец за лес спит с убийцей леса», «Вот тебе и экология! А ларчик просто открывался — чёрный пиар и никакого мошенничества!», «Поцелуи как вид борьбы с бабочками-паразитами» и так далее.

У меня перед глазами море смазалось, будто в тумане, пальцы стали липкими, я поняла, что смартфон в них дрожит. Или это я вся?

Я больше всего на свете боюсь позора. Всегда боялась. А теперь что? Больше бояться нечего…

* * *

Снова звонок.

— Рита Мостер? «Московская лента новостей», вы ответите на пару вопросов?

Я просто ткнула на красную трубку. В ВотсАпе, Телеграмме и Инсте посыпались уведомления о личных сообщениях.

В висках стучало. Я не решилась открыть ни одно из уведомлений. Поставила телефон на беззвучку. В этом аду радовало только одно: мои родители не пользуются Интернетом.

Море снова коснулось меня. Сапоги протекли, напомнив, что любое холодное может быть ещё холоднее. Как господин Красницкий.

А что, очень удачно проявилась Барракуда и так вовремя! Яркий инфоповод, зачем я голову ломала? Стоит поаплодировать ему за сообразительность стоя: сначала распространил ролик с креслом проштрафившегося в Сочи директора, потом получилось заткнуть мне рот «поцелуями» и оглаской. Как завершающий аккорд, съёмки в Самшитовой роще с покаянием и решением вопросов, и вуаля: проблема исчерпана. Голосуйте за Ивана Красницкого! Депутата куда-то там… в чистилище, скорее всего.

Я села на корточки и расплакалась. Рыдая, вспомнила про своих экологов. Хоть бы Иван и им не нахамил, ведь может! А они тут не при чём, и зря я сердилась на Ольку. Наверняка придётся самой платить за конференц-зал, трансфер, аниматора, еду… и объяснить Сержолям, что я полная дура. Я высморкалась и посмотрела в телефоне на остаток средств на банковском счету: а мне точно денег хватит?

Из груди вырвался истерический смешок: если нет, займу у Барракуды, у неё точно теперь есть.

Я встала, чувствуя себя избитой, и потащилась обратно к гостинице. Хотелось сбежать, надеть паранджу и вырыть землянку, а лучше бункер, чтобы спрятаться в нём лет на пять. Но я свою ответственность никогда ни на кого не перекладываю. Сначала надо расплатиться по счетам…

Глава 42

Странное чувство — знать, что у тебя на счету миллиард и чувствовать, будто ничего нет. Я сидел, хватая ртом воздух, а в голову лезла не Рита, а та… другая. Первая. Её звали Юля. Мне было семнадцать, и я летел в универ на всех парах, потому что там обитала она — богиня! Девушка с прозрачными на просвет ушками, алебастровой кожей с розовым, как цветок, румянцем, с длинной каштановой косой и тонким, удивительно правильным, почти как у Риты, носом.

Нет, Юля не была революционеркой, наоборот, она была рафинированной петербургской студенткой из семьи не слишком известного художника. Интеллигенция в чёрт знает каком колене. Умная, тонкая и не такая, как я. Я, ещё первокурсник, таскался за ней по промозглым улицам Петербурга, слушая её запойно.

Казалось, она знала всё о барельефах, настенных панно, кариатидах, старинных двориках и мезонинах. Она смотрела на город какими-то другими глазами — там, где я видел кирпичи и арматуру, прикидывал, во что обошлось строительство, Юля угадывала полётную идею зодчего, дополняла догадки фактами его биографии и долго рассуждала, что он там задумал, складывая орнамент крестиком. На каждый строительный элемент Юля выдавала свой термин: машикули, люнеты, нервюры, модульоны. Оказывается, любой чих строителя назывался по-своему — и вовсе не «вон та фиговина под крышей».

Юля с придыханием говорила об известных архитекторах и набрасывала в большом альбоме штрихами колоннады, балюстрады и дома. А я наблюдал, как при этом красиво вздымается её грудь и по-волшебному приоткрываются губы, розовые, лепестковые. И несмотря на то, что девственность я потерял уже в пятнадцать, с Юлей я робел. Волновался и покрывался мурашками каждый раз, когда надо было что-то сказать. Я умирал от желания и не решался прикоснуться. Она сама поцеловала меня и пригласила к себе, и я был на седьмом небе.

Я был готов поклоняться ей, как богине на пьедестале. Впрочем, это и делал: носил ей цветы, тратил всю стипендию на то, чтобы угостить в любимом кафе, устроился на стройку и таскал кирпичи, чтобы дарить богине то, на чём мечтательно затуманивался взгляд светло-карих глаз у дорогих витрин.