Война миров (The War of the Worlds)

A man standing at an open cottage door greeted me by name as I passed.	Какой-то человек, стоявший на пороге своего коттеджа, окликнул меня по имени, когда я проходил мимо.
I looked at my house with a quick flash of hope that faded immediately.	Я взглянул на свой дом со смутной надеждой, которая тотчас же угасла.
The door had been forced; it was unfast and was opening slowly as I approached. It slammed again.	Замок был взломан, и дверь отворялась и захлопывалась на ветру.
The curtains of my study fluttered out of the open window from which I and the artilleryman had watched the dawn.	То окно моего кабинета, из которого мы с артиллеристом смотрели тогда на рассвете, было распахнуто, занавески в нем развевались.
No one had closed it since.	С тех пор никто не закрывал окна.
The smashed bushes were just as I had left them nearly four weeks ago.	Сломанные кусты остались такими же, как в день моего бегства, почти четыре недели назад.
I stumbled into the hall, and the house felt empty.	Я вошел в дом, он был пуст.
The stair carpet was ruffled and discoloured where I had crouched, soaked to the skin from the thunderstorm the night of the catastrophe.	Коврик на лестнице был сбит и потемнел в том месте, где я сидел, промокнув до костей под грозой, в ночь катастрофы.
Our muddy footsteps I saw still went up the stairs.	На лестнице остались следы грязных ног.
I followed them to my study, and found lying on my writing-table still, with the selenite paper weight upon it, the sheet of work I had left on the afternoon of the opening of the cylinder.	Я пошел по этим следам в свой кабинет; на письменном столе все еще лежал под селенитовым пресс-папье исписанный лист бумаги, который я оставил в тот день, когда открылся первый цилиндр.
For a space I stood reading over my abandoned arguments. It was a paper on the probable development of Moral Ideas with the development of the civilising process; and the last sentence was the opening of a prophecy:	Я постоял, перечитывая свою недоконченную статью о развитии нравственности в связи с общим прогрессом цивилизации.
"In about two hundred years," I had written, "we may expect—" The sentence ended abruptly.	"Возможно, что через двести лет, - писал я, -наступит..." Пророческая фраза осталась недописанной.
I remembered my inability to fix my mind that morning, scarcely a month gone by, and how I had broken off to get my Daily Chronicle from the newsboy.	Я вспомнил, что никак не мог сосредоточиться в то утро, и, бросив писать, пошел купить номер "Дейли кроникл", у мальчишки-газетчика.
I remembered how I went down to the garden gate as he came along, and how I had listened to his odd story of "Men from Mars."	Помню, как я подошел к садовой калитке и с удивлением слушал его странный рассказ о "людях с Марса".
I came down and went into the dining room. There were the mutton and the bread, both far gone now in decay, and a beer bottle overturned, just as I and the artilleryman had left them.	Я сошел вниз в столовую и там увидел баранину и хлеб, уже сгнившие, и опрокинутую пивную бутылку. Все было так, как мы с артиллеристом оставили.
My home was desolate.	Мой дом был пуст.
I perceived the folly of the faint hope I had cherished so long.	Я понял все безумие тайной надежды, которую лелеял так долго.
And then a strange thing occurred.	И вдруг снаружи раздался чей-то голос: