Война на восходе

Глашатай с улыбкой отвесил девушке поклон. За ее спиной вдруг возник темноволосый юноша — тот самый сын богача. Кобзарь хотел что-то сказать, но вдруг рядом вновь вырос Кишка с тлеющей бородой. Глашатай быстро наклонился к девушке, схватил поясок ее передника и дернул так, что официантка закружилась как юла.

— Осторожно!

Девушка поскользнулась, но сын богача подскочил к ней, протягивая руки, и поймал в свои объятия.

— У вас борода горит, дорогой!

Глашатай развернулся к Кишке. Амбал заскрежетал зубами, а Кобзарь со всего маху хлестанул передником по щекам Кишки, сбивая пламя. Кишка вслепую замолотил огромными кулачищами, поскользнулся на пролитом масле и грохнулся на пол.

— Ну-у-у, надо быть аккуратнее!

Кобзарь укоризненно поцокал языком, подмигнул остолбеневшей официантке и ее возлюбленному, а затем круто развернулся и поскакал дальше. Следом за ним устремилась целая толпа разъяренных посетителей, которые рычали, скалили зубы и тянули к танцору волосатые лапы. Мимо Кобзаря со свистом пролетела чья-то вставная челюсть, кувшин и половник. Глашатай вскочил на бочку рядом с очагом, одной рукой перехватил половник, другой сцапал пролетающую мимо банку. Поднес банку к носу, издал «Фи!», отшвырнул в сторону — и банка как бы случайно отправилась в очаг.

— Нет! Масло! — вскрикнул тавернщик.

В очаге полыхнуло. Из каменного углубления вырвалось пламя, толпу обдало горящими брызгами. Они мигом впились в одежду, шапки, бороды; лужицы пролитого абсента и рома мгновенно вспыхнули, и пол, усеянный битыми черепками, охватило синее пламя.

— Не-е-ет!

Тавернщик схватился за голову.

Кобзарь дирижировал музыкантам половником, постоянно ударяя кого-нибудь по лбу.

— Ой! Простите! Случайно!

В «Веселой фляге» разверзся ад: люди носились туда-сюда, пытались потушить горящую одежду, сталкивались, ругались, кто-то сцепился в яростной драке. Через несколько мгновений гармошка надрывно взвизгнула и заглохла.

Посреди столпотворения на самой высокой бочке стоял Кобзарь.

Закончив дирижировать, он окинул взглядом таверну.

Кишка и Булыга растянулись на полу без чувств. Рядом приходили в себя еще несколько человек, оглушенных тяжелыми светильниками. Кто-то скулил, хлопая ладонями по горящей бороде.

Кобзарь округлил глаза, будто не понял, что же тут случилось, пока он танцевал. Тавернщик голосил и причитал, глядя на барную стойку, охваченную огнем. Посетители больше не хотели скрутить Кобзаря, место вокруг центральной бочки опустело. Все уставились на пришельца как на беса, и тут Кобзарь выдал неуверенное:

— Ой…

Шаркнул ножкой и застенчиво покраснел.

Затем он ловко спрыгнул и сделал пару шагов к бочке, за которой сидел Йонва. Посетители отпрянули.

— Это бес!

— Не трогай его!

Конопатый выбежал из кухни с ведром воды, плеснул на стойку, и языки пламени поутихли. Тавернщик осенил себя крестным знамением — уже, наверное, пятидесятым по счету.

— Господи, спаси и сохрани, спаси и сохрани…

Кобзарь подошел к официантке, которую сын богача по-прежнему держал в объятиях, и улыбнулся.

— Ах да, дорогая. Не слушайте того, бледного. Иногда иметь лишние глаза вредно — такие, как он, не видят главного и способны упустить то, что под носом.

Кобзарь перевел взгляд на карты, поднял ту, что лежала сверху, и с усмешкой развернул к девушке.

Пиковая шестерка.

— Иногда, — продолжил он, — чтобы выиграть, нужно проиграть. Впрочем, это знает каждый, у кого есть туз в рукаве.

Тут Кобзарь дернул свой рукав, и на стол вылетела карта. Именно она была в руках у Йонвы, но Кобзарь успел ее поменять на свою шестерку, прежде чем игра закончилась — это случилось, когда Конопатый упал на слепца, и Кобзарь перехватил Йонву за руку.

Кобзарь бросил туз поверх шестерки.

— У нас в Макабре считается, что пика — это масть Войны. Треф — крест — символ Смерти. Ну а черви… это, безусловно, любовь.

Кобзарь улыбнулся молодой парочке, в его глазах плясали бесенята и искорки, но отчего-то в глубине затаилась и грусть.

— Amor vincit omnia. Любовь побеждает все.

Кобзарь выхватил из кармана будильник.

— Ах да! Батюшки-матушки, как же я опаздываю! С этими плясками я забываю ну просто обо всем! Впрочем, — он оглянулся на зал, — вечер был чудесен. Всем спасибо, клянусь панталонами, — уж лет сто так не танцевал!

Кобзарь приметил что-то на полу рядом с Кишкой.

— Пожалуй, нужно бы сохранить в памяти этот вечер!

Глашатай вытащил розовую нитку, нагнулся и в следующий миг подвязал к своей шляпе выбитый зуб бандита.

Когда он вышел на крыльцо, уже совсем стемнело. Закат угас, и воцарилась ночь: над землей ползла унылая сырая мгла. Лишь в вышине над кладбищем мерцала Большая Медведица. Кобзарь вдохнул полной грудью и шагнул с порога. Дверь скрипнула, послышался топоток и вскрик:

— Постойте!

На порог выскочила официантка. Порозовевшая, с искрящимися от радости глазами, девушка была на редкость хороша.

— Скажите, кто вы? Я вас тут впервые вижу.

— Да, я здесь нечастый гость, — улыбнулся ей Кобзарь, уклоняясь от ответа. — А сейчас мне пора. В мире происходят великие дела, даже если люди этого не замечают.

Загадочные слова озадачили девушку.