Война на Востоке. Дневник командира моторизованной роты. 1941—1945

Следующий залп снова накрыл позиции собственных войск, и передовой наблюдатель, которого тоже ранило, принялся истошно орать в свой полевой телефон. Наконец в стрельбе наступило небольшое затишье, которым Вагнер поспешил воспользоваться, заковыляв в тыл. Я сопроводил его до самоходки, взобрался в нее, распорядившись, чтобы дальше унтер-офицер шел один.

Между тем артиллерия продолжила вести «огонь на поражение». К счастью, на этот раз снаряды стали рваться уже на окраине населенного пункта. Однако боевой дух пехотинцев от первых залпов был настолько сломлен, что идти в атаку они категорически отказались.

Несмотря на это, наши самоходки заняли свои огневые позиции и начали обстреливать разведанные цели. В это время слева от меня послышались грозные окрики Боргмана, который подобно разъяренному тигру носился среди пехотинцев, побуждая их подняться в атаку. И это ему удалось! Они нехотя последовали за ним на опушку леса, а увидев, что справа от них совсем юный лейтенант поднял в атаку остатки своей роты, тоже устремились вперед.

Неприятельские пулеметы наобум строчили по лесу, и их очереди то и дело прошивали стоявшие вокруг нас деревья. Одной такой шальной пулей наводчик обер-ефрейтор Оссиг был ранен в голову. Тогда Боргман, кипя от ярости, занял его место и стал посылать по противнику один снаряд за другим, поражая позиции противотанковых пушек, пулеметные гнезда и пехотные стрелковые ячейки. К его самоходке присоединились и остальные боевые машины роты, оказывая нашей пехоте в ее наступательном порыве существенную поддержку. В результате Линц был взят.

В местечке Тиндорф мне стало известно, что обозы дивизиона были передислоцированы в Клоцше, и я на своем «Опеле-Кадете» доставил туда унтер-офицера Вагнера и обер-ефрейтора Оссига, лично позаботившись о том, чтобы им немедленно оказали квалифицированную медицинскую помощь. По пути мне приходилось то и дело останавливаться, чтобы разместить в своей машине все новых и новых тяжелораненых. Еще никогда в жизни я не ехал столь осторожно – мне казалось, что именно на мне лежит ответственность за жизнь раненых, особенно Оссига.

После госпиталя мы с водителем сделали небольшой крюк, чтобы заехать к гауптфельдфебелю Штраусу. Наш обоз разместился в пустовавшем помпезном доме какого-то национал-социалистского писателя и теперь устроил в нем шумное празднество.

«Такое впечатление, что эти тыловые крысы устроили танцы на костях наших убитых товарищей», – с отвращением и злостью подумал я.

Меня угостили отменно приготовленной жареной свининой и бокалом чудесного вина. Я, конечно, отведал угощение, но принимать участие в их веселом застолье и танцульках наотрез отказался и, выйдя на улицу, посмотрел в ясное холодное ночное небо.

Следом за мной вышла молоденькая девушка.

– Почему вы не присоединяетесь к нам, господин обер-лейтенант? Вы не танцуете? – поинтересовалась она.

– Всему свое время, фрейлейн…

– Урсула Вернер, – дополнила девушка. – Но вы можете обращаться ко мне просто Урсель.

– Видите ли, фрейлейн Урсель, танцую я с большим удовольствием, но, повторяю, всему свое время. Я прибыл прямо с передовой, а там до сих пор продолжают гибнуть люди. Я только что доставил в госпиталь своих раненых боевых товарищей. А один из них вряд ли выживет, хотя это была не его война. Просто он поставил выше своих политических убеждений боевую дружбу и чувство долга. Они для него важнее, чем собственная жизнь.

Сказав это, я умолк с ощущением, что и так сказал слишком много.

– Я знаю, о чем вы думаете, – заявила девица, обняв меня за плечи. – Вы мыслите примерно так: «Чего ради толковать с этой потаскушкой о долге, ведь у нее на уме совсем другое».

Я хотел было возразить, но девушка не дала мне сказать ни слова:

– Нет, нет, господин обер-лейтенант, теперь послушайте меня. Я родом из Дрездена. В середине февраля меня направили в распоряжение организации «Национал-социалистическая народная благотворительность»^[124] для работы на вокзале Клоцше. Вы даже представить себе не можете, что тогда творилось в Дрездене и вокруг города – все было забито беженцами из восточных областей. Нам приходилось дни и ночи напролет быть на ногах, чтобы оказывать им помощь. Затем начались эти ужасные бомбардировки англичан и американцев. В течение двух дней цветущий некогда город превратился в груду пылающих развалин. Погибли сотни тысяч мирных жителей. Это было жуткое массовое убийство. Мой дом попросту исчез, а своих родителей я так и не нашла. Пропал без вести и мой жених, сражавшийся в январе на Висле…

Девушка тяжело вздохнула и продолжила:

– Есть пределы, господин обер-лейтенант, за границами которых страдания становятся настолько невыносимыми, что места для траура не остается. Вы можете понять, что порой за бокалом вина и в вихре танца хочется все забыть? Нет, вы меня не понимаете и, скорее всего, просто презираете!

От таких слов я смутился и, когда девушка замолчала, осторожно взял ее за руки, погладил по волосам и с горечью в голосе произнес: