Война на Востоке. Дневник командира моторизованной роты. 1941—1945

Мне надлежало прибыть в 18-ю танковую дивизию, но в Орше никто не знал, где находился ее штаб. Тогда, в надежде добраться до Смоленска, я забрался в какой-то товарняк, следовавший в восточном направлении. Однако мои надежды развеялись как дым – в полдень моя поездка закончилась в пресловутой Катыни, где были обнаружены братские могилы более четырех тысяч польских офицеров, расстрелянных Советами в мае 1940 года. Под проливным дождем, кляня всех на чем свет стоит, я со своим багажом направился к шоссе. В конечном итоге мне повезло – одна легковушка из организации Тодта^[29] меня подобрала.

Во время этой поездки по усеянной воронками дороге до меня впервые дошел смысл слова «отступление» – навстречу нам в западном направлении двигались бесконечные колонны автомобилей. В случае поломки все, что не было прибито или привинчено, немецкие войска забирали с собой, а остатки взрывали. Несколько солдат гнали перед собой большое стадо коров. Пара человек, конечно, не могла подоить столь большое число буренок, и животные отчаянно мычали. Их вымя было переполнено и воспалено, а из него прямо на землю капало молоко. На бесчисленных телегах на запад двигались также эвакуировавшиеся русские. И хотя они претерпели от немцев немало зла, все равно многие из них предпочли идти вместе с нами навстречу неизвестности, чем снова оказаться под пятой ненавистной большевистской системы.

Смоленск превратился в город-призрак. Он выглядел как вымерший и производил удручающее впечатление. Во многих местах полыхали пожары.

Я доложил о своем прибытии коменданту района обороны, некоему генералу, от которого наконец узнал, где можно найти 18-ю танковую дивизию. До ее штаба мне пришлось добираться на попутках, а встреча с начальником отдела штаба дивизии по делам начальствующего состава произвела на меня и нескольких других молодых офицеров, прибывших в течение последнего дня, весьма тягостное впечатление. От дивизии осталось всего шестьсот человек, и теперь ее ожидало расформирование.

Что мне оставалось делать? Выбор был невелик – либо отправляться назад на родину в армию резерва, либо предпочесть неизвестность и остаться. Я избрал второе, и в середине октября меня перевели к истребителям танков.

На Восточном валу^[30] Бурое село, 15 октября 1943 года

– Так-так, значит, вы – стрелок-мотоциклист! – скептически заметил гауптман Хольтмайер, пожимая мне руку. – Что ж, неплохая школа, однако как истребителю танков вам предстоит многому научиться. Я снабжу вас необходимыми наставлениями, а лейтенант Шуберт поделится с вами некоторыми важными хитростями. Лучше вам расположиться на постой у него. А теперь, как говорится, ни пуха ни пера!

С этими словами гауптман разрешил мне удалиться. Я взвалил свой багаж на плечо и пошлепал по жидкой грязи, в которую превратилась деревенская улица, к жилью командира взвода Шуберта.

Войдя в убогую крестьянскую избушку, я очутился в маленькой прихожей, своеобразном тамбуре, где на стене висело похожее на тыкву и наполненное водой приспособление для умывания хозяев дома. Из днища этого сооружения торчал стержень, заменяющий пробку, – при желании умыться необходимо было сложить руки лодочкой, поднести их к стержню и нажать на него. Когда ладони наполнялись водой, ими проводили по лицу. Можно было, удерживая стержень в нажатом состоянии, и прополоскать рот. Для экономии воды данные действия осуществлялись в комбинированном виде – сначала ее набирали в рот, а затем, прополоскав его, выпускали подогретую таким образом воду в ладони и умывались. Такое, естественно, предполагало, что русские осуществляли утренние водные процедуры, будучи полностью одетыми.

Находились и немецкие солдаты, которым такого утреннего омовения вполне хватало. Большинство же мылись с голым торсом над корытом, а чопорные русские наблюдали за этим занятием, презрительно морща носы.

– Какое бескультурье! – говорили они.

Справедливости ради и к чести русских следует заметить, что в деревне имелась баня, которую местное население посещало раз в неделю.

В избе была всего одна комната, одну стену которой занимала огромная русская печь, на которую хозяева на ночь укладывались спать. Потолок был низким, а перекошенные форточки в мизерных окнах не открывались. Таким образом, помещение проветривалось только при открытой двери, и в нем стояла ужасная вонь.

Когда я вошел, перед моими глазами предстала весьма живописная картина: на скамье возле окна рядком сидели несколько голых по пояс мужчин, которые занимались весьма важным делом – ловлей вшей. На печной лежанке восседали русская мамаша и немецкий солдат, ощипывая кур. Посередине же комнаты прикрепленный к потолку висел огромный железный котел, где кипятилось белье, а какой-то парнишка в тренировочных штанах грел его паяльной лампой, распространяя в помещении дополнительный смрад. Паренек посмотрел на меня и воскликнул: