Война (СИ)

Давно уже отмечала — тут как-то по-особому пахнет, не смолистыми курениями, тяжелыми, сладковато-терпкими, как в других храмах — а цветами и домашней выпечкой. Будто в детстве на ярмарке ей купили свежую булочку с медом…

Показалось, что с постамента глянула на нее статуя — не осуждающе, скорее, с недоумением, чуть ли не с любопытством женским:

«Ты уже просила охранить одного, потом еще одного… теперь хочешь сказать слово еще за двоих?»

«Нет… надо бы, но я не решусь».

И благословения попросить не решалась. Ей не было страшно приступать к задуманному — пока что бояться нечего, Дому Таэна прямо сейчас нет дела до городской красотки, а нечисть не придет в Храмовую Лощину. Но горько было, словно напилась зелья, известного всем женщинам в Веселом квартале. Такого, чтобы не подарить новую жизнь.

Она ее и запрещает сейчас — свою.

Не боялась идти поперек другого запрета, но многое бы отдала, чтобы не делать этого. Потому что… нечестно она поступает. И с ним — с тем, кого очень хочется назвать по имени, но невозможно, и с собой. Поддержкой бы стать хотела, а не очередным человеком, которому нельзя доверять.

Прав был — ей верить нельзя.

А она… если свернет с дороги, запутается совсем. Но уже не свернет.

Вот Хранительница смотрит на Лайэнэ сквозь дым курений, ласковое лицо, мудрое. Словно и не из дерева выточена, а живая. С какими только просьбами к ней ни приходили женщины, а порой и мужчины. Тоже надо бы что-то попросить, что-то пообещать взамен… Здесь не торговый ряд, но негоже только просить, ничего не давая.

Но толку с того, что она может пообещать? Золото неумно предлагать за жизнь, отказ от чего-то, дорогого Лайэнэ — Хранительница не требует жертв. Даже песню написать и то не в воле молодой женщины, мелодия и слова приходят сами.

Почудилось, что кто-то стал рядом, и сквозь запах храмовых курений донесся горьковато терпкий аромат полыни, какой бывает на солнечном пригорке в середине лета. Вздрогнула: но нет, скорее Энори появится здесь, чем тот, чье присутствие померещилось.

…В юности многие соученицы выбирали себе идеал, на который хотели бы походить. У нее никогда не было такой путеводной звезды, только по мастерству — петь или играть как такая-то. Громких имен знала много, только смысл равняться на прославленных красотой или любовными победами? К тому же почти не было среди этих женщин счастливых.

Не воительницу же Тионэ брать за образец! Да и той, похоже, выпало не то чтобы много счастья… Хотя уважение она снискала со стороны многих. Но она убивала…

— Я совсем заблудилась, — прошептала молодая женщина, — Помоги мне разобраться, какая я все-таки.

А что делать, все равно уже решено.

**

Если бы кто еще два дня назад сказал Мухе, что он может заблудиться, имея перед носом тропу, мальчишка бы высмеял бы его так ядовито, как только сумел. Но опасны туманы в горах Юсен, а может, та нечисть, о которой упоминали спутники, зло подшутила над юным крестьянином. В тумане Муха умудрился свернуть на соседнюю тропку и не заметить, что она куда уже той, что ведет к Сосновой. Так и брел, пока не стемнело, потом запалил костерок, переночевал в самодельном шалашике, постукивая зубами от промозглой сырости. Ночью никто не тревожил. Утром туман поднялся, распался на клочки и утек вверх; но солнце пряталось за облаками, и мальчик не сразу сообразил, что идет в обратную сторону от цели пути.

Леса он не боялся, но к горам не успел привыкнуть, и, когда наконец осознал, что заблудился, находился уже далеко от Сосновой.

Шел, сам с собой рассуждая, старался не унывать. Ногою камешки подбрасывал по дороге.

Крепость стоит на склоне, она высока, и яркие флаги на стенах, значит, если подняться на одну из вершин, все это можно заметить.

Вершин поблизости было — выбирай любую, они переходили одна в другую наподобие волн: издалека вроде бы отдельно каждая, а начни подниматься по склону, и уже непонятно, где ты. Людей тут ходило немного, а дикие звери не слишком старались прокладывать ровные тропы.

Так и кружил, сам вроде зверька.

На вторую ночь разразилась гроза — укрылся под скальным навесом. Смотрел, как молнии вонзались в макушку горы — двойные, тройные, лиловые, белые. Битва небесная. Затаил дыхание, даже мерзнуть забыл…

Ястреб взлетел над мохнатым склоном; с завистью мальчишка смотрел ему вслед. Вот кому повезло с рождением, и, пусть не человек, зато в своей округе хозяин. Интересно, куда устремился, вроде бы не так эти птицы охотятся…

Глянул вниз, на прогалину, с которой взлетел ястреб, и не сразу понял, что видит — по тропе, полускрытые нависшими ветками, шли темные фигуры, одна за другой. Если не присматриваться, заметишь не сразу: опытные, видно, лес укрывал их, принимал, как своих. Охотники? Да вроде не ходят за добычей такой толпой, кого ловить-то?

А, это, верно, отряд из Сосновой вышел, или в нее возвращается, догадался мальчишка; прикинув расстояние-направление, поспешил вниз по склону.