Война теней

Впечатляющая была прогулка. В свете не столь и давних событий — того самого покушения на императора боевиками «Земли и Воли» — меры охраны были повышены. Ещё как повышены, откровенно говоря! Не сказать, что был перекрыт весь проспект или разгонялись мирные горожане — это была бы настоящая и вредная паранойя — но число охранников просто и в статском, что умело фильтровали людей, было внушающим. Равно как и их профессионализм, поскольку после покушения группы Каракозова немалое число по итогам проверок либо перевели в другие ведомства и отделы, либо и вовсе выперли в отставку за вопиющие халатность и бездарность. Вот тут уж никакие знакомства, связи и хорошее происхождение не спасали. Александр II, поймавший всё ж пулю, не то чтобы лютовал, просто стал относиться к собственной безопасности без былого налёта прекраснодушия и излишней уверенности в «неприкосновенности помазанника божия» от верноподданных. Понял наконец, что есть не только верно-, но и скверноподданные. Очень скверно-, да к тому же готовые сами сдохнуть, но добраться до «сатрапа» и «давителя чаемых народом свобод». Давитель, как же! Лично Марии это было совсем смешно, поскольку именно Александр II уже провёл много значимых, необходимых для империи реформ и вовсе не планировал сворачивать выбранный курс. Просто до покушения он ещё мог сталь излишне либеральным, зато после — не-а, шалишь! Реформы — это да. Идущие на пользу всем сословиям в империи? Несомненно. Но заигрывающие с не видящими границ и берегов либералами? Вот тут уже ни в коем случае.

Однако разговаривала Мария со своим принадлежащим к императорскому дому и вторым по очереди наследником трона любовником вовсе не о реформах. Опираясь на предоставленную руку и умело так время от времени прижимаясь к великокняжескому телу, выгодно подчеркивая свою красоту довольно открытым нарядом, Мария Станич вела разговор совсем об ином. О чём? Возможности для Российской империи окончательно ликвидировать проблемы в так до конца и не успокоившейся окраине. Той, хлопоты с которой длились вот уже не один век, а сейчас не исчезли, а лишь скрылись до поры, ушли под землю, как горящий торфяник. Но от того не стали менее опасными. Ведь скрытая и притаившаяся до поры угроза тем и опаснее, что про неё могут начать забывать, утратить бдительность. Вот тогда, в самый неподходящий момент, она о себе и напомнит. Сильно, громко, болезненно.

— Саша, ты же слышал о тех криках, которые подняла европейская и североамериканская пресса, когда те узнали, что бывший правитель Коканда, Алимкул Хасанбий-угли, уже в Нью-Йорке, ожидает начала суда?

— Свежие и нужные газеты мне каждое утро приносят, — кивнул тот, меж тем больше будучи поглощённым внимательному рассмотрению нового наряда девушки. Интересного такого наряда, с глубоким декольте, обилием кружев, как раз по американской моде. — Пусть кричат. Я эти крики не слушаю, отец отмахивается, Игнатьев каждый раз новые ядовитые слова находит. Про Краббе не при тебе будет сказано.

— Адмирал усовершенствовал «загиб Петра Великого» или создал свой, ввергнувший в тоску даже боцманов Балтийского флота?

Лёгкое смущение, вот что на пару мгновений отразилось на лице Александра Романова. Позапамятовал в очередной раз, что идущая рядом с ним и периодически кажущаяся такой воздушной и похожей на фею красавица, если что, ещё и видный чин министерства тайной полиции, то ли вторая, то ли третья по влиятельности в негласном списке. И если не употребляет матерную лексику подобно ему самому и Краббе, то лишь потому, что не видит в этом нужды. Не употребляет, но наверняка наслышана. Хорошо так, многократно и во всех тонкостях.

— Шучу я так, мой милый и застенчивый рыцарь, — использовав свободную от кавалера руку, Станич обмахнулась извлеченным и раскрытым веером, инструктированным слоновой костью. — Но те газеты пусть кричат, да и ваши некоторые тоже могут изойти печальными стонами. Важно другое, то есть другие. Те люди, которым это не нравится. То, чью волю, чьи интересы и чаяния они хотят донести до министров и особенно до твоего отца.

— Либералы, что хотят видеть опорой моего брата, цесаревича. И Горчаков, он сдерживает некоторых, но тоже… не одобряет проявляемую Черняевым в Туркестане решительность.

— И называет её жестокостью и даже недостойным просвещённого европейца варварством?

— Про варварство он прямо не говорил. Александр Михайлович умный человек и знает, какие слова применять и когда.

Мария лишь кивнула, признавая… Многое, от ума князя Горчакова до умения своего спутника видеть и подмечать нужное, отбрасывая в сторону разную шелуху.

— А теперь выведем за скобки нашего уравнения либералов. Кто останется?

— Желающие воспользоваться либеральными устремлениями. Но это не то, о чём ты намекаешь, да?