Хуже всего доставалось клубным работникам и писарям. В подразделениях было тесно, мы спали в БМДС, в тепле, вповалку офицеры, прапорщики, солдаты. Вокруг часовые, связь только по селектору. Штабная элита буквально за несколько дней превращалась в чмуриков. Жили в утепленной байкой — «зимней» палатке, или в клубной машине КУНГ-ГАЗ-66. С ними же обитали: секретарь комсомольской организации полка и зав. клубом. Больше некуда было деться. Зав. клубом даже пришел к моей машине:
— Нет ли у вас горячего чайку попить?
— Пошли вы, старшина, на хуй.
Мой старшина, срочной службы Галкин добавил сквозь зубы:
— Вам же сказали, командир роты, что идите на хуй. Ходят тут, чай просят и не стыдно вам.
Их еще заставляли оформлять наглядную агитацию, служившей солдатам на подтирку. Даже повара ими брезговали, норовили зачерпнуть сверху, не помешивая и вылить, не глядя, на шинель. У меня был настолько толковый старшина, что повара спали у нас, шеф-повару даже дали матрац. Харч все равно был паршивый, зато набирали снизу и ели в первую смену. Под конец, когда приползала какая-нибудь четвертая команда, остатки разводили водой, чтобы хватило всем. Не было ни отбоя, ни подъема, солдатам нравилось — лежали спокойно. От ночного безделья беспощадно резались в карты. Мы несли охрану позиционного района, поэтому были вне всякого контроля. Полагалось ставить парные посты, секреты, патрулировать… Зная нашего солдата, я не рисковал отпускать его дальше десяти метров, мочились с машины.
Единственным из офицеров к кому солдаты относились с уважением, был майор Колпаков — начальник инженерной службы. У него с собой было ружье, брал солдат на охоту, как и я жрал с солдатами из одного котла. Для офицеров накрывали отдельно, даже масло давали. Я знал, что такое кончается плохо и не отделялся от личного состава. Командир должен сидеть с солдатами в одном окопе, и вместе с ними кормить вшей.
Прожив в таком блядстве несколько дней, я понял, что нужно решать продовольственную проблему. Посоветовался с прапорщиком, склонив шеф-повара, свез казахам мешок лука, который выгодно обменяли на пряники и вино. Те были как кирпич, но питательные, долго жуешь, рота ела два дня. Через два дня мы свезли подсолнечное масло и обменяли на тот же ассортимент. Приценились к складу картошки, но дали отбой. Мы бы продали и вермишель. Ключи от прод. машины были у нас, часовой тоже стоял «от нас». Шеф-повар был беспробудно пьян.
— Мы забыли зачем сюда приехали. Так дальше нельзя.
Ему вновь наливали кружку вина и он вновь отрубался на несколько часов, под воздействием алкогольной интоксикации.
Признаюсь, мне было жаль бедных туземцев, преданных своими американскими «друзьями». Боевые действия в 1972 г. почти приведшие американцев и южно-вьетнамцев к победе, были внезапно прерваны. 27 января 1973 г. в Париже Генри Киссинжер, этот новоявленный пророк западной дипломатии, подписал соглашение, фактически, об обмене нескольких сотен военнопленных на целый Индокитай. В 1945 г. США признали Вьетминь на пять лет раньше, чем даже Китай и СССР, поспособствовав развязыванию всей этой кровавой бойни. Тогда им был нужен союзник против Японии. Теперь круг замкнулся.
Подошла пора для раздачи наград. На сто человек полагалось два ордена Ленина, два — Красного Знамени, пять медалей — «За боевые заслуги». В отличие от вьетнамских, «свои» награды выдавались без свидетелей, что бы избежать неизбежных разногласий и зависти. Действительно, награждали далеко не по заслугам. Как некогда жаловался герой романа «Винтерспельт»: «Ну, дадут мне на батальон сколько-то железных крестов. Кому я их дам? Командирам взводов, унтер-офицерам, ну, пулеметчикам, если останутся».
Так вот, эта немецкая система была еще относительно справедливой, хотя тогда я свято верил, что где-где, а в доблестной немецкой армии к наградам представляли за конкретные заслуги. Теперь остается верить, что хотя бы британскими Victoria и Georg Gross награждают не по случаю.