Война в толпе

Дмитро Корчинский Осенью 1988р. преимущественно бывшими политзаключенными был создан Украинский Хельсинкский Союз, в который я вскоре вступил. Я не собирался этого делать поскольку не верил в политическую способность старперов, хотя и уважал их. Я больше полагался на студентов. В то время я решил осуществить попытку превратить "Громаду" в революционную организацию от чего она впоследствии и развалилась. Как-то я подошел к красному корпусу университета, чтобы переговорить с несколькими студентами. Это было на следующий день после первого действительно массового митинга на который удалось вывести несколько тысяч человек. Мы были его организаторами. Разговаривать мы ушли в парк Шевченко. На боковой аллее нас заблокировали автобусом и несколькими милицейскими машинами и всех повязали. Я был тогда настолько неопытным, что заметил ментов только за секунду перед тем как меня схватили под руки. Нас отвезли в райотдел и развели по кабинетам для допроса. Меня допрашивал начальник РОВД. После того как я рассказал ему, что скоро произойдет революция и всех милиционеров предадут военно-полевым судам, он спросил меня, являюсь ли я членом Хельсинкского Союза (он казался тогда основной антисоветской организацией). Я подумал, что если я скажу правду, то он подумает, что я боюсь, поэтому ответил утвердительно. Через несколько часов нас отпустили, пригрозив преследованиями и конфисковав весь самиздат, что оказался при нас. В тот же вечер я явился на собрание Союза и рассказал, что мне пришлось вступить в него прямо на допросе. Осенью 1988 г. мы начали кампанию против военных кафедр в ВУЗАХ. Сегодня я никак не могу вспомнить, чем они нам не понравились. Очень полезная вещь, тем более, что мы мечтали о революции. Впрочем, предмет протеста не важен, главное готовность к протесту. На одно из пикетирований военной кафедры университета явилась девушка с плакатом на груди: "Не пущу мужа в армию". На самом деле, у нее не было никакого мужа, ей было всего семнадцать лет. Поскольку, всю свою дальнейшую жизнь я собирался заниматься заговорами и провокациями, я подумал, что именно такая жена мне и нужна. И женился на ней. Я не ошибся. Таким образом я приобрел преданного и чрезвычайно способного товарища. Она училась на первом курсе физического факультета Киевского университета, который, безусловно, не закончила, нырнув в бурную деятельность. Таким образом, на будущее был выдержан стиль. Все большие революции делаются студентами недоучками. Летом 1989 р. во многих областях Украины начали создаваться т. н. Союзы украинской молодежи. В Киеве за это дело взялся я. У себя на квартире я начал собирать некоторое количество молодежи и прогружать о национализме. Я понимал, что орган формируется функцией. Батальон как дееспособное дисциплинированное целое существует только на марше. Неделя привала и это уже скопище негодяев, которых любой зашугает перочинным ножиком. Работу я решил построить как беспрерывную серию конфронтационных акций. Как оказалось с самого начала, милиция была абсолютно не готова столкнуться с сопротивлением и активными, организованными действиями толпы. Несколько раз, благодаря наличию смелого организованного ядра, нам удавалось маневрировать толпой. Чем я горжусь и до сих пор. В 1988 и 89 годах был осуществлен ряд попыток организовать Народный Фронт по примеру прибалтийских. Все они были неудачными поскольку не было привлечено ни одной более-менее известной номенклатурной личности. Наконец за дело взялась парторганизация Союза Писателей и кое-кто из Академии Наук. Первое собрание происходило в подвале полуразрушенного дома, в атмосфере романтического подъема и легкого стрема. Приходили все желающие. Далее все переместилось в помещение Союза Писателей. Я помню первое заседание писательской парторганизации (в двух шагах от здания ЦК КПУ). Манихеи врут - думал я - когда все в Мире сводят к глобальному конфликту добра и зла. На деле есть только два рода конфликтов: плохого с еще худшим и хорошего с лучшим. В то время существовало две Украины: Украина диссидентская, и Украина советская, лучшую часть которой я наблюдал в Союзе Писателей. Обе были ужасны. Обе объединились в Народном Рухе. Обе мне не подходили. Нужно было создавать что-то другое. Сейчас многие считают, что Народный Рух был создан партийными органами, желавшими иметь подконтрольную им умеренную организацию, как противовес радикалам. Это не совсем верно. Безусловно, какой-то элемент зубатовщины во всем этом был, однако еще больше было растерянности и деморализации в рядах партхозактива в Украине и в Союзе. Они ничего не способны были создать, не способны были ничем руководить, в том числе и оппозицией. Революция -- не убийство, это закапывание трупов. Эти люди и идеи уже до революции были мертвы. Всегда повторяется то же самое бессилие перед смертью. Зубатову в свое временя тоже ничего не удалось. Кроме того, не бывает глобальных заговоров. Позже мне самому приходилось принимать участие во многих заговорах в Украине и за ее пределами, поэтому я больше не верю в действенность заговоров. Всегда преувеличивают возможности спецслужб. Они способны доставить неприятности, однако не способны определить перспективы даже маленькой организации. Сокрушительный удар по боевой организации эсеров нанес не провокатор Азеф (под его руководством она эффективно функционировала), а революционер Бурцев. Рассказывают, что до 25% членства Армии Крайовой составляла агентура Гестапо. Агенты были даже в непосредственном окружении Штефана Ровецького, тем не менее, организация действовала и осталась в истории как одна из выдающихся подпольных организаций двадцатого столетия. Как бы это не было неприятно нам, украинцам. Я много повидал и из собственного опыта могу утверждать, что парадокс состоит в том, что люди и явления обычно таковы какими кажутся на первый взгляд, их изнанка написана на их лице, свои тайны они рассказывают на первых минутах знакомства. Впрочем, случаются исключения. Человек интересен в своих поступках и публичных высказываниях. Вне этого нет интересного. Вообразите историю Наполеона, написанную его камердинером. Там не было бы ни Аустерлица, ни Маренго, ничего, кроме грязных носков и платков. Что может быть скучнее правды? Истина всегда тавтологична. Сказать, что СССР развалился потому, что все когда-нибудь разваливается, будет правильно, но так неинтересно! Намного интереснее поверить в заговор. Человек имеет перед собой сплошной поток жизни и нуждается в том, чтобы систематизировать его. Систематизировать - как правило означает найти причину. И находят всегда неправильно. Только с возрастом осознаешь, что явная история интереснее тайной, что последствия интереснее причин, что канонические Евангелия интереснее Апокрифов. В детстве нас интересуют сказки, в юности приключения, потом романы, а уже далее только мемуары. В то время на мне висело несколько административных дел за несанкционированные массовые акции и была заведено уголовное за рецидив. Как-то меня осудили на пятнадцатисуточное заключение. Меня засунули в автозак и отвезли в спецприемник на Ремонтной улице. - Работать будешь? - спросил офицер, который принимал меня. - Конечно же нет. - Ответил я. - А что будешь делать? - Вести антиправительственную агитацию. - Ну, ступай тогда в лентяйку. "Лентяйкой" называлась камера, куда сажали тех, кто отказывался работать. Там кормили через день. Камера была переполнена. Я поинтересовался, есть ли клопы и получив утвердительный ответ, втиснулся на нары. Я закрыл глаза и стал вспоминать свой первый административный арест. Это было весной 1989 г. Во время какой-то массовой акции возле Верховного Совета УССР милиция повязала трех ребят. Я влез на фонарь и призвал всех идти на Крещатик перекрывать движение транспорта. Я повел за собою толпу, которая, правда, значительно поредела. Не успели мы перекрыть улицу, как привезли и возвратили нам задержанных. Через пару дней утром, когда я завтракал, в дверь позвонили. Я открыл. В квартиру ворвалось десяток милиционеров, схватили меня в чем я был и отвезли прямо в районный суд. За несколько минут меня осудили на пятнадцать суток и под усиленной охраной отвезли в КПЗ на Глибочице. Политических тогда уважали, к ним было особое отношение. Сначала меня поместили в камеру на двоих. Там уже сидел сын покойного известного режиссера Василия Быкова. Его взяли с голодовки, которую он объявил, протестуя, что его не выпускают за границу. Я выразил ему свое удивление: "Для чего уезжать на Запад, ведь здесь становится по-настоящему весело?" Но Запад для него был какой-то религиозной силы мечтой. Через несколько часов меня забрали от него и бросили в одиночку. Через полтора суток меня перевели в камеру к уголовникам и мне стало немного веселее. Нам не разрешали ни книг, ни газет, вместо этого все время играло радио. Из него мы узнали, что обвалился портал Киевского почтамта. Под обломками погибло девять человек. Я волновался, чтобы среди погибших не было кого-нибудь с наших, поскольку это было постоянное место сбора тех, кто интересовался политикой. Но все обошлось. В камере я с интересом наблюдал все стадии наркотической ломки. Это был молодой парень с Кубани. Его взяли с маком на Киевском вокзале. Мучился он ужасно. Мне довелось присутствовать при историческом событии. Как-то, после утреннего обыска и завтрака, железная дверь открылась и в камеру занесли несколько абсолютно новых матрасов. До этого мы валялись на голых нарах. Это было какое-то новое постановление. Все были настолько поражены этим актом гуманизма, что даже поверили в "перестройку". Пока я скучал на нарах, моя жена устраивала на Крещатике акции протеста. Она была беременна. Интересно, что ни один из тех, с кого началась эта история не согласился помочь ей. Тогда это ее удивляло. И вот прошло больше года, я снова под административным арестом. К вечеру следующего дня меня вывели из камеры и отвели к начальнику. Там какой-то чиновник в гражданском прочитал мне постановление городского суда о замене админареста денежным взысканием, после чего меня отпустили. А случилось вот что. В Киев вот-вот должен был приехать Горбачев для встречи с кем-то из западных президентов. Для местного начальства было совсем некстати, что моя жена и товарищи устраивают прямо в центре города митинги с требованиями моего освобождения. Ко дню приезда были обещаны особенно хулиганские мероприятия в случае, если я все еще не буду на свободе. Нахальство наших публичных акций все возрастало. Было несколько драк с милицией. Наконец после одной демонстрации, которая закончилась возложением венка из колючей проволоки к памятнику Ленина, было арестовано двое наших активистов. Началось следствие, их поместили в Лукьяновскую тюрьму. Мы начали кампанию за их освобождение. В это время в организации вырастало глухое недовольство моей деятельностью. Оно имело вполне психологическую природу. В основе недовольства, как это часто бывает в подобных случаях, лежал страх. Вначале молодежь собирается в политические организации, чтобы ощутить собственную значимость, из потребности общения, из желания прикоснуться к какому-то высшему смыслу, но никогда для того, чтобы сесть в тюрьму. На первых порах, когда можно было чувствовать себя героем без особенного риска, ситуация всех устраивала. Но на каком-то этапе молодые люди поняли, что тюрьма совсем рядом. В те времена даже пятнадцатисуточное заключение казалось серьезной угрозой. Даже небольшая опасность в том случае, если она ощущается постоянно, ощутимо угнетает личность. Я все время гнал их вперед, а им казалось, что в тюрьму. Я всегда считал, что людям в пограничных психологических ситуациях необходимо воздерживаться от выпивки. Выходит так, что важные решения принимаются в похмельном депрессивном состоянии. Честертон прав: пить допустимо от радости. Однако ни в коем случае в состоянии нервного напряжения. Кроме того, система отношений застолья обычно противоречит системе отношений, которая складывается в результате совместной борьбы. И это противоречие является опасным для сообщества. В полуподвале на Музейном переулке состоялась сходка, на которой я сам поставил вопрос о своем руководстве. Меня почти никто не поддержал и я вынужден был оставить организацию. Со мной вышло только четверо человек. В это время во всех других областных организациях развернулась инициированная мной борьба между националистами и демократами. Это привело к расколу. Я стал фактическим вождем националистической фракции. Демократическая скоро сошла со сцены. Там не осталось способных людей. Все-таки жлобским есть желание войти в историю, минуя тюрьму. Летом девяностого года из нескольких маргинальных групп и кружков была образована Украинская Межпартийная Ассамблея. Это была попытка создать большую националистическую организацию. Мы вошли туда и через несколько месяцев осуществили переворот, превратив ее в централизованную партию. Председателем был выбран Юрий Шухевич, сын одного из наиболее известных деятелей украинской истории -- Романа Шухевича. Свою творческую биографию Роман Шухевич начал в 1926 г. убийством польского чиновника Собинского. Качество подготовки и мастерство исполнения указывало на то, что девятнадцатилетнему Роману суждено стать одним из талантливейших террористов столетия. Он был организатором или соучастником наиболее громких акций УВО, а впоследствии ОУН. Считается, что именно он подготовил убийство министра внутренних дел Польши Перацкого. В 1941-42 гг. он командовал батальоном СС "Нахтигаль", а с 1942 г. был командующим УПА. Он был убит в бою с МГБ в 1950 г.. Он решил польскую проблему в Западной Украине. Мы должны быть благодарны нашим предшественникам еще и за то, что они сделали за нас всю грязную работу. Благодаря им мы теперь можем делать политику в белых перчатках. Сына Романа Шухевича - Юрия - всегда преследовали за отца. В общем он провел 35 лет в заключении, где полностью ослеп. Ему позволили возвратиться в Украину только в 1989 г.