Война в Ветёлках

В это время дверь клуба открылась и на пороге, через который со свистом ворвалась поземка, выросла фигура сторожа фермы, семидесятилетнего Антоныча.

— Граждане! — с тревогой в голосе закричал дед.

— Что случилось? — бросился к старику Белавин.

Тот молча, вглядываясь в зал, с удивлением произнес:

— Эх, сколько вас тут!

— Да говори же ты, — не выдержала и бабка — Горбова.

Сторож ухмыльнулся, погладил бороду.

— Пелагея Чинарева тут, что ли? Чернавка у нее отелилась. Любимица ее.

Все захохотали, а Пелагея мгновенно бросилась из клуба.

— Куда ты? — закричал на нее сторож. — Без тебя там все сделали.

Возвращалась с фермы домой, когда в клубе уже не было огней. Хутор же не спал. Она подбежала к калитке, взялась за нее, и тут неизвестно откуда взялся военкоматский.

— Вы чего? — удивилась Пелагея.

Облокотившись на калитку, он попыхивал папиросой. Потом шагнул к ней и крепко обнял за плечи.

Пелагея напрягла все силы, вырвалась, бросилась во двор, нырнув в сени, заперла за собой дверь.

— Полюшка, открой, — шептал офицер.

Пелагея молчала. Когда же вошла в избу, ей снова стало смешно. И она смеялась, чувствуя себя счастливой.

XXIII

Еще перед праздником закапризничала погода — то дождь, то поземка, то ураган. Собирались длинными вечерами в какой-либо гостеприимной избе и больше пели, чем говорили. Пели заунывные песни под стать холодной с ветрами, снегом и дождем погоде.

Поздно вечером Олимпиада Веревкина возвращалась от родственников мужа, где вдоволь наплакалась по своему Трофимушке, посаженному в тюрьму за кражу хлеба с тока. Шла серединой улицы, утопая в грязи. Ночь была до того темной, что ничего нельзя было различить даже рядом с собой.

Проходя мимо двора Чинаревых, она услышала на задах конский храп. «Он, Егор ее, дезертир наведался», — осенила догадка Олимпиаду. Недолго думая, она бегом, не разбирая дороги, бросилась к квартире Белавина и принялась что есть силы стучать в окно.

Федор Степанович вышел с фонарем в одном белье.

— Скорее, скорее, у Польки Чинаревой муж на свиданку приехал! Лошадь на задах стоит. Скорее, скорее, упустим! Моего-то ни за что в тюрьму запрятали, а тут видишь…

Но пока Белавин одевался и добирался до усадьбы Чинаревых, он только издали услышал удаляющийся галоп лошади. Кричать было бесполезно.

— Айда к ней домой, — потребовала Олимпиада.

Заходили во двор с задов. Олимпиада кинулась к двери в надежде распахнуть ее, но она была заперта.

— Не горячись, — сказал Белавин и сам тихонько постучал в окно. И сразу услышал:

— Кто?

— Открой, Белавин.

— Да, господи, аль случилось что? — Пелагея долго гремела засовом, что-то бормоча. Наконец дверь распахнулась, и Олимпиада ворвалась в сени.

— Ну, что, довольна, поди? Спровадила благополучно…

Белавин оборвал ее.

— Ты погодь! Без тебя разберемся… — Он осветил фонарем сени, заглянул в хлебный сусек, потом впереди хозяйки пошел в избу. Пелагея шла за ним. В избе Белавин, тяжело дыша, сел на лавку. Пелагея же, укрыв легким одеялом раскинувшихся на полу детей, села на кровать. Наступило молчание, которое первым нарушил Федор Степанович.

— Вот что, Пелагея, скажи по совести, — он перевел дух, посмотрел на Олимпиаду, которая, о чем говорил ее внешний настрой, готова была начать самый жестокий допрос — Кто у тебя был-то?

— Кто был? — в недоумении переспросила она. — Никого, мы спали.

— Спали? — вцепилась Олимпиада, вскакивая с лавки. — А чья лошадь на задах была привязана? Пока с Белавиным бежали — уж и след простыл.

— Погоди, погоди, — снова остановил Олимпиаду Белавин, — без тебя как-нибудь…

Опять наступило молчание. Ходики на стенке торопливо отстукивали секунды и в такт им на дворе с крыши падали большие капли воды в лужу под окном.

— Ты и вправду, Федор? — спросила Пелагея. — Да порази меня бог! — истошным голосом закричала она. — Чтоб мне лишиться своих детей, коли это правда!..

— Мамка, мамка, — Настенька вскочила на ноги. — Мамка, что с тобой?

Заплакал Андрейка.

Белавин встал и начал успокаивать Пелагею.

— Зачем ты так? Должен же я проверить… Кто-то был на хуторе, лошадь у твоей избы стояла, кто-то на ней ускакал… Вот я и пришел.

Весь остаток ночи Пелагея не могла уснуть. Она и плакала, и причитала, и грозилась. Рано утром, когда вышла из избы, весь мир ей казался другим. И люди, с которыми она встречалась каждый день, тоже были другими. Они встречали ее молчанием. Всю дойку на ферме царило безмолвие. Сделав все, что надо по работе, Пелагея пошла домой. Улица, которой ходила каждый день, сейчас тоже казалась чужой, и по-чужому, с осуждением глядели вслед Пелагее люди. И она не знала, как их заставить поверить, как разбить отчуждение. Кто же этой ночью был на хуторе? Может, тот, из военкомата?

Еще через день поздно вечером, убравшись по дому и накормив детей, Пелагея вышла на улицу. Холодный пронзительный ветер стучал незакрытыми ставнями, бил в лицо снежной пылью. Пелагея долго стояла у ворот своей усадьбы, раздумывая, куда же идти. И решилась — к Марье.