Война в XXI веке

Политика идентичности как основание войны

Еще одной характерной особенностью новых войн является то, что они провоцируются политикой идентичности, занявшей в малых конфликтах место идеологии или геополитики и приводящей к экстремизму и серьезной радикализации насилия[164]. Это может быть идентичность, основанная на этнических, религиозных, социальных особенностях. По определению Мэри Калдор, политика идентичности – это «притязание на власть на основе партикулярной идентичности – будь то национальной, клановой, религиозной или языковой»[165]. Тенденциям к глобализации в данном случае противостоят партикуляристские настроения.

Как пишет Калдор, конфликты прошлого также можно было объяснить столкновением различных идентичностей. Такие примеры могут дать войны, двигателем которых был национализм или антиколониализм. Однако в современных войнах теряется связь между апелляцией к идентичности и государственным интересом или идеологией прогрессизма и модернизации, которые обнаруживались в старых войнах: «…в новой политике идентичности речь идет о притязании на власть на основе присвоения ярлыков – в той мере, в какой имеются какие-либо планы относительно политического или социального преобразования, они, как правило, связаны с идеализированным ностальгическим представлением о прошлом»[166]. Присвоение ярлыков выражается в том, что вместо множества идентичностей, посредством которых каждый из нас обычно определяет себя[167], наибольшей значимостью наделяется одна специфическая идентичность, которая начинает восприниматься как уникальная или даже возвышающая. Разделение по принципу идентичности становится основанием для претензии на государственную власть, которую в случае необходимости приходится получать с оружием в руках. Принципиальным значением при этом наделяется ностальгическое переживание собственной истории и героизация прошлого[168]. Особенную силу политика идентичности приобретает в двух случаях. Во-первых, в ситуации сильной общественной поляризации, когда появляются группы, чувствующие себя изолированными, исключёнными или переживающими несправедливость. Во-вторых, в случае опасений относительно последствий глобализации и её влияния на местную культуру, в том числе и на экономическую культуру и её официальные и теневые институты[169].

Исключительная идентичность провоцирует войну, но также и укрепляется и кристаллизуется в ходе неё, как это было в конфликтах в Югославии и на территории бывшего СССР. Калдор пытается опровергнуть учение о политическом Карла Шмитта с его выделением ключевой политической оппозиции друга и врага и утверждением, что «война следует из вражды»[170]. По мнению Калдор, которая тезис Шмитта представляет буквально так: политика – это война, в современных войнах отношения вражды и войны меняются. Вражда взращивается войной[171], поэтому не всегда этнические или религиозные различия провоцируют войну, хотя они и обостряются в ходе конфликта. Впрочем, это не отрицал бы и Шмитт, подчёркивавший, что война не есть нечто повседневное, нормальное и желательное, но лишь реальная возможность, к которой может привести интенсификация вражды[172]. И в момент, когда эта возможность становится действительностью, конфликт будет тем более жесток, чем более в нём будет преобладать не политическая вражда, а этническая, экономическая или религиозная рознь. Войны такого рода опасны своей чрезмерной бесчеловечностью[173]. В них используется метафорический язык дискредитации и расчеловечивания врага. Это делается посредством описания его как врага рода человеческого – фашиста, террориста, – с которым нужно бороться до конца и которому невозможно сохранить жизнь, а поэтому его нужно истребить и окончательно лишить возможности политического существования. Последовательно проводимая политика идентичности провоцирует осмысление конфликта в манихейских терминах борьбы добра со злом. Но, как писал Бодрийяр: «Добро не могло бы победить Зло иначе, как не перестав быть Добром»[174]. Сторона, идентифицирующая своего противника как воплощённое зло, встаёт на путь тотальной вражды и гуманитарных преступлений.

Применение террора

Естественным воплощением политики идентичности в вооружённом конфликте становится применение террора и насилия как политического средства, т. е. использование этих средств для установления политической власти. В равной степени это свойство относится и к негосударственному субъекту, и к государству.