Война в XXI веке

Впрочем, этот, казалось бы очевидный, вариант решения вопроса о допустимости пыток террористов также вызывает сомнения. Сам Гленнон в принципе отказывается принять утилитаристскую логику, согласно которой большинство может оправдать любое своё действие, даже такое, которое причинило бы страдания меньшинству, поскольку совокупное благо большинства будет превышать все страдания меньшинства. Хелен Фроу указывает на то, что утилитаристский подход остаётся невыверенным. Если допустимо пытать самого террориста, поскольку это спасёт жизни значительного числа людей, то, следовательно, на этом же основании оправданной станет пытка жены террориста или его ребёнка, которую можно продемонстрировать террористу, чтобы получить от него необходимую информацию[371]. Соответственно, моральную легитимацию получает пытка человека, не задействованного прямо в преступной или агрессивной военной деятельности. Кроме того, по мнению Фроу, аргумент утилитаристов основывается на ряде допущений, каждое из которых должно быть реализованным, чтобы в итоге пытка была оправданной. К этим предположениям относятся следующие: «…у вас есть нужный человек; если вы будете пытать его, он будет говорить; информация, которую он даёт, будет надёжной; вы найдете бомбу вовремя; и вы сможете обезвредить её до того, как она взорвется»[372]. Проблемы могут возникнуть уже с первым или вторым предположением – вы можете задержать человека, не имеющего отношения к террористической деятельности, или он откажется давать показания. Фроу также указывает на аргумент против пыток, высказанный в совместной статье известных специалистов по этой проблеме Витторио Буфакки и Жан-Мари Арриго. Буфакки и Арриго указывают на институциональный аспект применения пыток: «…эмпирические данные ясно свидетельствуют о том, что институционализация допросов террористов с применением пыток имеет пагубные последствия для гражданских, военных и правовых институтов, в результате чего издержки превышают выгоды»[373]. Как это часто бывает с утилитарными исчислениями, они принимают в расчёт выгоды и потери, лежащие лишь в краткосрочной перспективе, но игнорируют долгосрочные последствия оцениваемых действий. Вряд ли можно признать и проведение аналогии между самообороной и пыткой[374]. Человек, которого подвергают пыткам, очевидно находится не на поле боя, а в плену, поэтому не может считаться законной жертвой нападения.

Наиболее адекватным ответом теории справедливой войны на проблему террористической деятельности может быть идея исключительности, под которой понимается, что «война с терроризмом… указывает на необходимость сделать исключения из традиционных норм»[375]. Асимметричные войны диктуют свои правила, которые заставляют теорию справедливой войны изменить аргументацию. Принципы jus ad bellum и jus in bello должны быть пересмотрены таким образом, чтобы создать условия для эффективной борьбы с терроризмом и особенно санкционировать превентивные меры против возможных атак. Однако контртеррористическая война с необходимостью должна быть ограничена этической теорией, и ограничение это, вероятно, следует сделать более жёстким, поскольку в войне данного типа в качестве одного из субъектов конфликта неизбежно задействуется гражданское население, которое до победы будет главной его жертвой.

Индустрия организованного насилия: частные военные компании

В главе 2 мы среди прочих характеристик современной войны назвали проникновение в политическое пространство экономических структур. Особенно заметной и одновременно вызывающей обеспокоенность у политических и военных экспертов становится их активность в сфере войны. Как замечает Питер Уоррен Сингер – старший научный сотрудник фонда «Новая Америка» и профессор Университета штата Аризона, один из ведущих мировых специалистов по проблемам новых войн, – рассуждая о характере конфликтов нашего времени, «как мы знаем, в нашем мире деньги обладают правом говорить громче, чем следовало бы»[376]. Существует немало экономических структур, которые традиционно были заинтересованы в ведении их государствами войны. Достаточно вспомнить германский концерн Круппа, чьё имя стало синонимом милитаризма. Значение крупных промышленных групп и транснациональных корпораций и то влияние, которое они оказывали на развитие международных отношений, стремительно увеличивалось на протяжении двух последних веков. Война становится всё более дорогостоящим предприятием, превращаясь из продолжения политики иными средствами в продолжение экономики. Так, согласно отчёту Центра стратегических и бюджетных оценок, стоимость содержания одного военнослужащего в 2013 г. составляла 0,6 млн долл, в Ираке и 1,2 млн долл, в Афганистане[377]. Сотни миллиардов долларов уходят на снабжение войск, что вызывает значительный интерес представителей самых различных отраслей экономики – не только военной промышленности, но и поставщиков продуктов питания, производителей бытовой химии и прочих товаров.