Война Волка

Обречены, потому что сами себя загнали в капкан. На самом деле, у арены имелись другие входы, равномерно распределенные по всему строению, только вели они не к месту боев в центре, а к многоуровневым сиденьям. Люди Цинлэфа держали лошадей на арене, и в этом был смысл. Но в отчаянной попытке сбежать они бросились к лошадям и оказались окружены камнем, а выход остался один, и его контролировали мои люди.

Видарр Лейфсон, один из моих норвежских воинов, провел всадников вокруг всей арены, вернулся и подтвердил — к центру арены вел лишь один проход.

— И что теперь, господин? — спросил он, поворачиваясь в седле, чтобы заглянуть в проход. Пар его дыхания клубился в холодном вечернем воздухе.

— Оставим их там гнить.

— Может, они залезут на трибуны? — спросил Берг.

— Возможно.

Центр арены отделяла стена чуть выше человеческого роста, чтобы животные не выпрыгнули и не покалечили зрителей. Враги могли взобраться на сиденья и попытаться удрать по проходам, но при этом бросили бы ценных лошадей, а снаружи им все же пришлось бы пробиваться через моих людей.

— Значит, блокируйте каждый вход, — приказал я, — и разведите костер возле каждой лестницы.

Преграды замедлят любую попытку побега, а костры согреют моих часовых.

— А где мы возьмем дрова? — спросил Годрик, юный сакс, мой бывший слуга.

— С баррикады, глупец.

Финан указал на самодельную стену, которую осаждающие возвели, чтобы перегородить дорогу, ведущую от восточных ворот.

И когда дневной свет уже угасал на западе, я увидел, как из города выезжают люди. Восточные ворота открылись, и десяток всадников прокладывал путь через узкий проход между городским рвом и брошенной баррикадой.

— Живо выстройте заграждения! — приказал я своим, а потом развернул уставшего Тинтрига и пришпорил его, направляясь навстречу тем, к кому мы пришли на выручку.

Мы встретились у глубокого городского рва. Я ждал, глядя на приближающихся всадников. Их вел высокий молодой воин в кольчуге и прекрасном шлеме, украшенном золотом, которое отливало красным светом далеких костров. Нащечники шлема открыты, и я увидел, что со времен нашей последней встречи он отрастил бороду. Черная и коротко стриженая, она делала его старше. Я знал, что ему двадцать пять или двадцать шесть. Я точно не помнил, когда он родился, но теперь он стал мужчиной в расцвете сил, красивым и уверенным.

Кроме того, несмотря на все мои старания его переубедить, он остался пламенным христианином — на груди, раскачиваясь над блестящей кольчугой, висел большой золотой крест. Еще больше золота было на ножнах и лошадиной сбруе, темный плащ удерживался на плечах золотой пряжкой, край шлема был украшен тонким золотым обручем. Молодой человек осадил коня рядом со мной, потрепал шею Тинтрига, и я увидел, что поверх тонких кожаных черных перчаток он носит два золотых кольца. Он улыбнулся.

— Ты последний, кого я ожидал здесь увидеть, господин.

Я выругался. Кратко, но грубо.

— Считаешь, так подобает приветствовать принца? — вкрадчиво поинтересовался он.

— Я должен Финану два шиллинга, — объяснил я.

Потому что прямо на моих глазах начался снегопад.

Одна из привилегий возраста — сидеть в доме и греться у очага, пока стоит ночь и падает снег, а часовые, дрожа от холода, следят за ловушкой, куда враг сам себя загнал. Вот только теперь я сам не уверен, кто загнан в капкан и кем.

— Я не посылал отца Свитреда за помощью, — произнес Этельстан. — Твой монах солгал. А отец Свитред, слава Богу, в добром здравии.

Принц Этельстан — старший сын короля Эдуарда, рожденный прекрасной девушкой из Кента, дочкой священника. Бедняжка скончалась, рожая его и сестру-двойняшку Эдгиту. После смерти прекрасной жены Эдуард женился на девушке из западных саксов, и у него родился новый сын, а Этельстан стал помехой. Он был старшим сыном и наследником, но мать младшего братца желала Этельстану смерти, поскольку он стоял между ее сыном и троном Уэссекса. Поэтому она и ее приспешники распустили слух, будто Этельстан — бастард, а Эдуард так и не женился на прекрасной кентской девушке. На самом деле он женился, но тайно, поскольку отец так и не дал ему разрешения. Спустя годы слух приукрасили — теперь мать Этельстана стала дочерью пастуха, низкородной шлюхой, на которой принц никогда не женился бы. И слуху верили — правда всегда проигрывает необузданной лжи.

— В самом деле! — говорил мне теперь Этельстан. — Мы не нуждались в помощи, я ни о чем не просил.

С минуту я молча смотрел на него. Я любил Этельстана как сына. Годами я защищал его, сражался за него, учил его пути воина, и когда услышал от брата Осрика, что Этельстан в осаде и испытывает затруднения, поскакал на помощь. Не важно, что спасение Этельстана не в интересах Нортумбрии — я поклялся его защищать, и вот я здесь, в большом римском доме, а Этельстан говорит, что не просил моей помощи.

— Значит, ты не посылал отца Свитреда? — переспросил я.

В огне затрещало полено, выбрасывая в темноту яркие брызги. Я вдавил искры ногой в пол.