Война за проливы. Призыв к походу

Тут надо сказать, что к тому времени я уже достаточно сроднился с «сестренками». Мы уже два дня вместе ели, вместе пили (ситро и чай), вместе спали, и это оказалось совсем не страшно. Девочки были теплые, мягкие и хорошо пахли, а я… я так выматывался, что был способен только спать, и ничего больше. Зато спать с ними в одной постели было так сладко, что раньше я никогда так хорошо не высыпался. И если первую ночь я еще дичился и то и дело просыпался, не понимая, где нахожусь, то вторая и третья ночи прошли у меня в полной неге. Это даже приятнее, чем спать с двумя мурлыкающими кошками. Что же касается этого дела… ну, того что происходит между мужчиной и женщиной в постели, когда они остаются наедине – то и мы с Феодорой и Анной не были наедине в прямом смысле этого слова. Нас всегда было трое. Вот если бы я остался вдвоем с одной из девочек, тогда да, нас могли бы одолеть грешные мысли, и пришлось бы прибегать к чему-то вроде обнаженного меча*, чтобы отделить женскую половину кровати от мужской. А втроем… мне и в кошмарном сне не могло прийти такое в голову… чтобы с двумя сразу. Голыми… Стыдоба же! Ну, в общем, понимаете, даже если бы я чего-то захотел, то ничего бы и не вышло.

Примечание авторов: * В поэме Тристан и Изольда, Тристан, когда ложился с Изольдой в одну постель, клал посредине кровати меч, ибо девушка была предназначена другому, а пуритане Новой Англии использовали в таких случаях доску.

Тем более я накрепко вбил себе в голову, что мои очаровательные телохранительницы – это мои названные «сестренки». А слово «сестра» для меня свято. К тому же было видно, что я девочкам тоже нравлюсь, но они при этом не торопят события и предпочитают видеть во мне эдакого «братца», о котором надо заботиться и которого надо опекать. А забота «сестричек» была куда приятнее, чем забота слуг. Слуги делают это по обязанности, а Анна и Феодора вкладывали в заботу хотя бы немного личного чувства, ведь я же был для них красавчиком и нравился обеим, и в то же время мы оставались как бы родственниками, в силу чего не переходили барьера. А после того случая, когда Феодора пыталась закрыть меня от пули, она стала моей боевой побратимкой, вступать в отношения с которой было для меня сродни святотатству. Впрочем, и Анна воспринималась мною точно так же, да только Феодора нравилась мне чуточку больше.

Впрочем, на самом деле этот запрет подполковника Бесоева покидать русскую дипломатическую миссию означал только то, что местный народ, желающий хотя бы одним глазком увидеть сербского принца, стал собираться у ее стен. Как рассказала Анне немного разоткровенничавшаяся прислуга, полиция получила приказ князя Фердинанда отпустить покушавшегося на меня человека, потому что тот был якобы не в себе. И передал он тот приказ через адъютанта князя, генерал-майора Данаила Николаева. Такое глупое решение могло насмерть рассорить Болгарию и Сербию, но мой папа (такой умница!) промолчал, потому что понял, что как раз возмущения и резких слов наши враги от него и ждут. Зато не промолчал Санкт-Петербург: оттуда прислали такую ноту, что она должна была сопровождаться ураганом, небесным громом и градом, который побьет посевы. Недопустимо просто так отпускать человека, только что покушавшегося на наследного принца одной из правящих в Европе фамилий. Впрочем, в самой Софии возмущение было ничуть не слабее, и люди толпились возле представительства, желая увидеть меня собственными глазами, а также послушать, что я еще могу сказать. Несколько таких депутаций я принял в последний день. Я выслушивал извинения, пожимал руки и уверял, что из-за одного сумасшедшего я ни в коей мере не перестану быть сторонником дружбы с Болгарией.

И так было до момента, когда мы на софийском вокзале сели в поезд и отправились в Варну. Наши проводы едва не вылились в грандиозную политическую манифестацию за мир и дружбу между Сербией и Болгарией. Подполковник Бесоев при этом потирал руки и говорил, что так даже лучше: патриотические силы в Болгарии сумеют быстрее сковырнуть князя Фердинанда. Уже потом я понял, что и моя популярность, и непопулярность князя Фердинанда были в некоторой степени обусловлены действиями специальной агентуры, которой руководили люди, являющиеся коллегами Николая Бесоева. Настроения народа искусственно возбуждались, в результате чего трон под болгарским монархом, поставившим себя в зависимость от воли западных держав, ощутимо заколебался. Но Фердинанд в этом сам был виноват. Он правит этим народом в течении двадцати лет – и до сих пор не понял, какие вещи для болгар священны, а какие являются пустым звуком. Впрочем, большой любви я к нему не испытываю: он всегда был австрийской креатурой и при этом оставался себе на уме. А такое до добра не доводит.