Война за Проливы. Решающий удар

Вот молодой человек Родион Раскольников – недоучившийся студент, бедно одетый, с тонкими чертами лица, убийца старухи-процентщицы. Вот нигилист Базаров – студент медицины, который потрошит своим скальпелем и скепсисом живых лягушек и мертвых философов, проповедуя о первичности всего материального с такою же разбойничьей удалью, как ребята Стеньки Разина покрикивали некогда: сарынь на кичку! Вот Константин Левин – опростившийся барин-философ, пашущий землю. Вот Алеша Карамазов – стыдливый, как девушка, «ранний человеколюбец». И брат его Иван – ранний человеконенавистник и «глубокая совесть». И, наконец, Федор Михайлович Достоевский – самый необычайный из всех, «человек из подполья», противоестественная помесь реакционера с террористом, полубесноватый, полусвятой. За ними другие, безымянные, лица еще более строгого классического благородства, точно из мрамора изваянные, прекрасные юноши со взором горящим, гневные херувимы народных бурь. И девушки – как чистые весталки, как новые Юдифи, идущие в стан Олоферна, с молитвою в сердце и пистолетом браунинга, спрятанным в дамскую муфту.

Это тоже все что угодно, только не мещане. Пусть бы Флобер осмелился утверждать в их присутствии, что политика – удел подлецов. Для них политика – страсть, хмель, «огонь поедающий», на котором воля, как сталь, раскаляется добела. Это – ни в каких народных легендах не прославленные герои, ни в каких церковных святцах не записанные мученики. Но это подлинные герои, подлинные мученики борьбы с самодержавным русским государством, с царем-антихристом, который по обвинению в терроризме бросает их в застенки новой Тайной Канцелярии, вздергивает на виселицы, гноит на каторжных работах, и, что хуже всего прочего, подвергает сомнению необходимость самого их существования.

Среди всех печальных и страшных явлений, которые за последнее время приходится переживать русскому обществу – самое печальное и страшное: та дикая травля русской интеллигенции, что происходит сейчас по всей России. Социал-демократический ренегат господин Ульянов, пошедший на службу к царю-антихристу, неприкрыто называет русскую интеллигенцию «дерьмом нации». Его соратник, господин Джугашвили, обзывает русских интеллигентов прослойкой, а царь-антихрист прямо называет их внутренними иностранцами, образованными дикарями, которые все видят, но ничего не понимают, Иванами родства не помнящими, оторвавшимися от русской почвы бесполезными и беспомощными болтунами, способными замотать любой вопрос в бесплодных обсуждениях. Грамотные и образованные люди нам нужны, заявляет он, а вот интеллигенты – нет.

Нужна ли для России русская интеллигенция? Вопрос так нелеп, что кажется, отвечать на него не стоит. Кто же сами вопрошающие, как не интеллигенты? Сомневаясь в праве русской интеллигенции на существование, они отрицают свою к ней принадлежность, – может быть, впрочем, и хорошо делают, потому что слишком ничтожна степень их «интеллигентности».

Среди многочисленных нечленораздельных воплей и ругательств можно разобрать одно только обвинение, имеющее некоторое слабое подобие разумности – обвинение русской интеллигенции в «беспочвенности», оторванности от основ народной жизни.

Тут, пожалуй, не только «беспочвенность», с чем мы готовы согласиться – тут бездна. Та самая «бездна», над которою Медный всадник Россию «вздернул на дыбы», – всю Россию, а не одну лишь русскую интеллигенцию. Пусть же ее обвинители скажут прямо: Петр – не русский человек. Но в таком случае мы, «беспочвенные» интеллигенты, предпочтем остаться с Петром и Пушкиным, который любил Петра как самого родного из родных, нежели с теми, для кого Петр и Пушкин чужие. Интеллигентная «беспочвенность», отвлеченный идеализм есть один из последних, но очень жизненных отпрысков народного аскетизма. Беда русской интеллигенции не в том, что она не достаточно, а скорее в том, что она слишком русская, только русская.

«Беспочвенность» – черта подлинно русская, но, разумеется, тут еще не вся Россия. Это только одна из противоположных крайностей, которые так удивительно совмещаются в России. Рядом с интеллигентами и народными рационалистами-духоборами есть интеллигентные и народные хлысты-мистики. Рядом с чересчур трезвыми есть чересчур пьяные. Кроме равнинной, вширь идущей, несколько унылой и серой, дневной России Писарева и Чернышевского, есть вершинная и подземная, ввысь и вглубь идущая, тайная, звездная, ночная Россия Достоевского и Лермонтова. Какая из этих двух Россий подлинная? Обе одинаково подлинные. Их разъединение дошло в настоящем до последних пределов. Как соединить их – вот великий вопрос будущего, который придется решать, когда падет самодержавное государство царя-антихриста.