Война за самоцветы

Но, отпустив Соронтара, Тургон долго восседал в раздумье, и тяжело было у него на душе, когда вспоминал он деяния Хурина. И открыл он свое сердце и послал за орлами, дабы те искали Хурина и доставили его, если возможно, в Гондолин. Но было слишком поздно, и больше орлы не видели Хурина ни при свете, ни во тьме.

Ибо пред суровым безмолвием Эхориад охватило Хурина отчаяние, и луч заходящего солнца, пронзив тучи, обагрил его седые волосы. Тогда крикнул он на всю глушь, не заботясь о том, кто может его услышать, и проклял безжалостный край, «жестокий, как сердца эльфов и людей». Наконец поднялся Хурин на огромный валун и, раскинув руки, глядя в сторону Гондолина, воззвал громким голосом:

— Тургон, Тургон! Воспомни топи Сэрэха!

И снова:

— Тургон, Хурин взывает к тебе! О Тургон, услышишь ли меня в своих сокрытых чертогах?

Но не было ему ответа, и ничего не услышал Хурин кроме шелеста сухой травы под ветром.

— Так шелестели и травы Сэрэха на закате, — молвил он.

И, пока говорил Хурин, солнце закатилось за Горы Тени, тьма объяла его, ветер упал и на пустоши наступила тишина.

Но были уши, что услышали слова, изреченные Хурином, глаза, что наблюдали за ним; и вскоре известился обо всем Темный Трон на Севере. Тогда улыбнулся Моргот: теперь он точно знал, в каком краю обитает Тургон, пусть даже благодаря орлам ни один его соглядатай еще не видел земли за окружными горами. Таково

[стр. 273]

было первое зло, причиненное освобождением Хурина30.

Когда сгустилась мгла, Хурин с трудом спустился с камня и погрузился, словно человек в беспамятстве, в глубокий сон горя. Но во сне услышал он голос Морвэн, ее плач: она все твердила его имя; и почудилось ему, будто голос доносился из Брэтиля. Посему, пробудившись с приходом дня, Хурин встал и двинулся обратно; вернулся он к броду и, словно человек, которого направляет невидимая длань [он пошел вдоль реки Таэглин, пока, прежде исхода третьего дня, не достиг места >] он пошел вдоль опушки Брэтиля, пока через четыре дня пути не достиг Таэглина: к тому времени его невеликие припасы истощились и его мучил голод. Но Хурин все шел и шел, подобно тени человека, гонимого темным ветром, и ночью достиг переправ, где и перебрался в Брэтиль.

Ночные дозорные, увидев его, исполнились ужаса и не осмелились ни пошевелиться, ни крикнуть; ибо им помстилось, будто они видят призрака из какого-нибудь древнего кургана, воздвигнутого после битвы, призрака, что шествовал, окутанный тьмой. И еще много дней люди опасались, как бы ночь не застала их у переправ, кроме как большим числом и с огнями.

Хурин же шел дальше, пока на исходе шестого дня не достиг наконец места, / где сожгли Глаурунга, и не увидел высокий камень, стоящий недалеко от обрыва Кабэд Наэрамарт.

Но Хурин не взглянул на камень, ибо знал, что на нем начертано, и глаза его приметили, что он не один. В тени камня кто-то сидел, уронив голову на колени. Верно, бездомный бродяга, сломленный старостью, так измученный дорогой, что не обратил внимание на приход Хурина; но некогда эти лохмотья были женской одеждой. Наконец, пока Хурин стоял там в молчании, женщина сбросила свой изорванный капюшон и медленно подняла голову: она осунулась от голода, точно волк, которого долго травили. Серым было ее лицо, с заострившимся носом, беззубое; исхудавшая рука цеплялась за плащ на груди.

Но внезапно ее глаза заглянули в его глаза, и Хурин тотчас узнал ее; ибо, хотя были те очи полны безумия и страха, все еще горели они светом, который трудно было вынести: то был эльфийский свет, по которому давным-давно получила она свое имя — Эдэльвэн, самая гордая из смертных женщин былых времен.

— Эдэльвэн! Эдэльвэн! — воскликнул Хурин; она поднялась и, пошатнувшись, шагнула к нему, и он сжал ее в объятьях.

— Наконец ты пришел, — произнесла она. — Слишком долго я ждала.

— Темен был мой путь. Я вернулся, как только смог, — отвечал Хурин.

[стр. 274]

— Но ты пришел слишком поздно, — молвила она, — слишком поздно.

Они погибли.

— Я знаю, — сказал он. — Но ты еще здесь.

— Уже нет, — произнесла она. — Мои силы на исходе. Я уйду вместе с солнцем. Они погибли, — она вцепилась в его плащ. — Осталось мало времени, — молвила она. — Скажи мне, если знаешь: как она нашла его?

Но Хурин не отвечал: он сидел подле камня, держа Морвэн в объятьях; и больше они не говорили. Солнце село, и Морвэн вздохнула, сжала его руку — и застыла; и Хурин знал, что она умерла.

Так скончалась Морвэн гордая и прекрасная; и Хурин смотрел на нее в сумерках, и чудилось ему, будто морщины горя и жестоких тягот разгладились.

Холодным, бледным и суровым было ее лицо.

— Она не побеждена, — молвил он; и закрыл ей глаза, и сидел недвижный подле нее всю ночь.

Шумели воды Кабэд Наэрамарт, но Хурин не слышал ни звука, ничего не видел и не чувствовал, ибо сердце его обратилось в камень, и думал он, что останется здесь, пока не умрет сам.