Война за справедливость, или Мобилизационные основы социальной системы России

Если взять навскидку какой-нибудь справочник начала ХХ века, например, «Технико-промышленная Москва» за 1913–14 годы и сравнить фамилии на первой же странице, то получим 12 условно русских (Иванов и Гаускинс, Иванов и K°, Ипатов, Трындин, Блок, Трусевич и Щетинин, Баврин, Грачев, Дергачев и Гаврилов, Добровы и Набгольц, Ефремов, Красавин) и 25 чисто иностранных (Древерман, Вильц, Кноп, Махер, Розенблюм, Сумнер Джон, Циммер, Шпис и Прен, Эльзасское машиностроение, Юнг, Гаген, Бирн, Виллер, Гаген и Йогансон, Гакенталь, Гальперин, Гельестранд и Гентеле, Дангауер и Еайзер, Кертинг, Клейн, Шанцлин и Беккер, Кудлинг, Кютнер, Лангензипен, Либер, Лившиц).[453] То есть при случайной выборке получаем результат 1:2.

При этом риска для иностранцев было немного, так как они пользовались значительными привилегиями даже не будучи подданными Российской империи. Как отмечает Н. П. Ионичев, «на практике русское правительство не только не стесняло в правах иностранных предпринимателей, но в ряде случаев ослабляло действие ограничительных установлений».[454] А доход на вложенный капитал для них был выше, чем в других странах, что обеспечивалось заниженным на треть курсом золотого рубля.[455] В этих условиях нашей «буржуазии» особенно и делать-то ничего не надо было, потому что «покупая в России земельные участки для сооружения промышленных предприятий или приобретая действующие заводы, рудники, шахты, иностранные компании обычно рассчитывались с прежними владельцами соответствующими их стоимости пакетами акций».[456]

У А. П. Чехова в «Вишневом саде» очень тонко подмечена эта особенность того времени в образе помещика Симеонова-Пищека, к которому в последний момент как-то особенно по-доброму отнеслась обычно суровая к нему судьба:

«Вот, думаю, уж все пропало, погиб, ан глядь, – железная дорога по моей земле прошла, и… мне заплатили. А там, гляди, еще что-нибудь случится не сегодня-завтра…». И действительно случилось: у вечного должника-попрошайки англичане «нашли в земле какую-то белую глину», и он «сдал им участок на двадцать четыре года».[457]

Таким образом, наши держатели акций обладали капиталами просто в силу своих сословных прав, ведь земля и промыслы могли принадлежать только высшим сословиям в качестве привилегии (монопольная земельная рента). До 1861 года по закону, а после изменения законодательства, особенно после постановления Госсовета от 8 июня 1898 года, и расширения прав на предпринимательство формально для всех сословий – в силу сложившихся обстоятельств, по традиции. Это во многом объясняет тот факт, что доля вложений отечественных капиталистов в производительную сферу все равно составляла лишь 28 %.[458]

Это также значит, что они в массе своей существовали за счет пассивного дохода, который им обеспечивали сословные права, и поэтому были «дряблыми и незрелыми», и все были очень похожи на Илью Ильича Обломова (если кто помнит из школьной программы) или на того же Симеонова-Пищека.

Но права эти распространялись не только на тех, кто занимался предпринимательством в соответствии с его положением «по отношению к средствам производства» и по его «роли в общественной организации труда». Эти права распространялись и на тех, кто не имел никакого отношения к производству – на художников, писателей, врачей, преподавателей, чиновников, учителей, популярных артистов, управляющих и т. д. То есть на всех тех, кто обслуживал и материальные, и барско-досуговые потребности отечественной «буржуазии». На всех тех, кто имел хоть какое-нибудь образование и принадлежал к так называемой интеллигенции, к «образованному обществу», которое, в нашем понимании, с начала ХХ века слилось с высшим сословием, наполнив его новым содержанием.

В этом смысле понятие буржуазии распространялось на всякого, кто обладал хотя бы некоторым правовым преимуществом перед низшим сословием, всякий, кто имел образование и «место», кто не одевался в мужицкий армяк или лапти – а таковых было абсолютное… меньшинство, совершенно чуждое своему народу. Не случайно В. Г. Короленко отмечал, «все образованные люди – в сюртуках ли или в мундирах – представлялись русскому крестьянину на одно лицо: хитрыми врагами».[459]

Фактически одежда и образованность стали внешними признаками сословности (а у образованности были свои признаки – очки и шляпа, долгие годы будоражившие покой советских граждан, при всяком удобном случае коривших их обладателей: «а еще в очках, а еще в шляпе!»). Это обстоятельство облегчало поляризацию общества на «мы», которых было абсолютное большинство, и «они», правящие сферы, как называл их министр земледелия А. В. Кривошеин (правда, у него наоборот).