Воины Карла XII

— Всемилостивейший государь, я отнюдь не принадлежу к числу тех, кто молит Господа о сохранении жизни, ибо прекрасно понимаю высочайшее желание героя. Если бы Ваше Величество было настигнуто пулей… ну, тогда с Богом. Но сегодня Ваше Величество не может сидеть в седле. Господь да простит мне мои слова, но Вашему Величеству отныне предстоит передвигаться на носилках, как какому-нибудь убогому, а когда последний из нас простится с жизнью, Ваше Величество окажется в полном одиночестве… и в плену.

— Недостаточно, чтобы один мог противостоять пятерым, надо также, чтобы он мог противостоять целому свету…

— Верно, верно! Но для этого, разрази меня гром, мы, простые парни в военных мундирах, не годимся. Чтобы один мог противостоять всем? Но тогда он противостоит всему миру! Для этого потребны люди совсем другой породы, ибо мы — столь ничтожны, что способны лишь мечом себя защитить. И после того, как я, по своему жалкому разумению, объяснил Вашему Величеству наше положение, я на коленях молю Ваше Величество остаться с нами и не переправляться через реку, ибо именно тогда вы, Ваше Величество, и окажетесь одни против всего света. Называться же это будет: больной Александр, который спасся бегством, бросив своих солдат на растерзание русским. Это ж надо какое малодушие! Вы только поглядите, только поглядите! А столовое серебро и бочки с дукатами из Саксонии он все-таки прихватил на тот берег, их он не бросил! Ха-ха-ха! Мы, честные и бедные верноподданные, не можем допустить, чтобы Ваше Величество оказалось против всех, чтобы оно превратило свою высокую личность в мишень для насмешек, на которые не поскупятся глупость и невежество, насмешек над вами, над фельдмаршалом, над Пипером или Левенгауптом или всеми нами. Где это было видано, чтобы глупость понимала горе? Ваше Величество готовы умереть, а потому для вас смерть не есть, жертва и не есть подвиг, это мы, старые вояки, хорошо понимаем. Но принести в жертву своим верноподданным гордость, это, Ваше Величество, и есть настоящая жертва и верноподданные ее не примут. Совершенно ясно, что переправить на тот берег все войско невозможно. У нас нет ни паромов, ни шестов, ни якорей, ни плотников. Вот почему я и призываю Ваше Величество остаться на этом берегу и не посылать вызов всему миру.

— Приведите в порядок лодки, — повелел король.

Мазепа, сей рыцарственный землевладелец, успев тем временем собрать свои чемоданы и бочки с дукатами, восседал на телеге, которая уже въехала глубоко в реку. Запорожцы и кучки солдат повязали себе на спину свою одежду, взяли под мышку доски и ветки и попрыгали в воду. Ближе к полуночи повозка короля была водружена на две связанных между собой лодки, и Гилленрок, стоявший у него в ногах, молча протянул Левенгаупту полевую карту, наклеенную на доску. Никто не говорил ни слова. Ночь выдалась звездная и тихая, слышно было лишь, как королевские телохранители бьют веслами по водной глади.

— Мы двое никогда больше его не увидим, пробормотал Кройц на ухо Левенгаупту.

— У него было такое странное выражение глаз. Еще не все масло выгорело в лампе, но грядущие годы вызывают у меня любопытство. Каково ему будет жить побежденным, высмеянным, состарившимся, наконец?

Левенгаупт отвечал:

— Венок, который он сплел для самого себя, увенчал вместо того весь народ. Этот венок навеки останется лежать на забытых могилах в днепровских плавнях. Так возблагодарим же его за все то, что он для нас сделал.

Издали сквозь ночную тьму доносился жалобный голос Мортена-Проповедника: «Он поставил меня притчею для народа и посмешищем для него, — говорит Иов. — Помутилось от горести око мое, и все члены мои, как тень. Гробу скажу: «ты отец мой», червю: «ты мать моя и сестра моя». Где же после этого надежда моя?.. В преисподнюю сойдет она и будет покоиться со мною в прахе».