Войны новых технологий

Причем главным инструментарием нашего времени стала визуальная картинка, а не слова. И. Мирзоев, бывший сотрудник НТВ, пишет, что газеты умнее, им нужен анализ, а теленовости существуют только для показа «картинки». О разжигании газового конфликта он говорит: «Когда по „ящику” показали перекрытие вентиля газопровода на западной границе и то, как нахмурился президент, – и все стало ясно: „Не дадим воровать наш газ”» [14]. К сожалению, реальная действительность во время войн не принимается во внимание, все нацелено только на виртуальную действительность, которой могут придавать любые формы.

Каждый раз такая война начинается ради последующего действия в физическом пространстве, следовательно, это не ценностная война, а лишь мимикрия под нее. Еще одной важной характеристикой смысловой войны является наличие двух взглядов, двух точек зрения, двух позиций. Царь Петр рубил бороды, и это яркий пример борьбы с чужой позицией. Здесь трудно удержать два варианта одновременно: борода или есть, или ее нет. Именно такая ситуация чаще всего имеет место в социальном пространстве.

Это конфликтная ситуация внутри виртуального пространства. Но довольно часто используется неконфликтный вариант такого перехода. Это инструментарий мягкой силы, который, по определению его автора Дж. Ная, не заставляет, а привлекает [15]. Россия довольно четко поняла преимущества именно такого подхода. К. Косачев, став главой «Россотрудничества», употребляет этот термин, говоря об «интеграции без инкорпорации» [16–20].

При этом в своих теоретических подходах К. Косачев апеллирует не только к американским, но и к китайским подходам мягкой силы, которые являются, по сути, еще более «мягкими», а значит, и менее заметными для объекта воздействия.

К. Косачев также находит аргументы, которые должны разорвать связь между демократией и прогрессом. Во-первых, страны с внутренней демократией не обязательно придерживаются демократических принципов во внешних отношениях. Во-вторых, как он считает, отсутствует прямой переход между демократией и экономическим положением граждан, приводя в пример страны Арабской весны, которые при демократии стали жить хуже.

А. Торкунов, ректор Московского института международных отношений, и его сотрудники продвигают идею высшего образования как мягкой силы [21–22]. На мягкую силу обращают внимание и другие российские учреждения [23–24]. То есть происходит переход от академического до «бюрократического» освоения этого инструментария. Однако с сожалением хочется признать, что Гарвард становится мягкой силой Америки потому, что он стал Гарвардом, а не наоборот, когда что-то хотят сделать мягкой силой, не имея на то оснований.

Следует упомянуть, что Россия вошла в мировую культуру своим девятнадцатым веком от Достоевского до Чайковского. Это была европейская Россия, где интеллигенция знала древнегреческий и латынь и еще 2–3 живых европейских языка. Поэтому «Щелкунчик» Чайковского, например, был и остается «своим» для всего мира. И эту модель вхождения как успешную сегодня можно изучать как пример, поскольку она, как и другие модели XIX в., была менее интенсивной, поэтому их можно рассматривать как «мягкую силу» в отличие от более жесткой, которой оперируют сегодня бюрократические институты многих стран.

То есть мы имеем различные типы культурных продуктов, генерируемых для целей «мягкой силы». Первое разделение – это выделение специального экспортного продукта. Второй – это одинаковый продукт для двух аудиторий, когда происходит переход внутреннего продукта на чужую аудиторию. Эти типы мы можем вписать в таблицу:

Вышеупомянутое суши, как пишет исследователь экономики суши С. Иссенберг, является во многом изобретением XX в., поскольку они возможны исключительно благодаря коммуникациям и транспорту [25–26]. Как рассказывает другой автор книги о суши Т. Карсон, в Японии просто пытались сохранить старую рыбу с помощью риса [27]. Происходившая ферментация не только сохраняла рыбу, но и придавала ей другой вкус. Но время ферментации постепенно уменьшалось, в результате пришли к потреблению свежей рыбы. И это произошло уже в XIX в., то есть не является традиционным для Японии.