Войны новых технологий

Возьмем следующий пример. В случае столкновений на Востоке Украины Киев говорит об «антитеррористической операции», в то время как Москва называет эту же операцию «карательной». При этом факт стрельбы и т. д. будет одним тем же для двух вариантов воздействия. Известный советский пример «шпион» или «разведчик» тоже из этого же ряда. Эти примеры сразу же отсылают нас к модели мира, поскольку мы точно знаем, что шпион – плохой, а разведчик – хороший. Н. Сванидзе сказал, что если бы подобная ситуация происходила на территории России, она бы именовалась «операцией по наведению порядка» [1]. Это когда бы кто-то выкинул флаг соседнего государства, раздумав жить в России. То есть одно и то же событие (факт) получает разные интерпретации:

Уже отталкиваясь от выбора термина «карательная», которое вызывает ассоциации с фашистами и Вьетнамом, идут и остальные слова «клика» или «хунта» по отношению к действующей власти Украины. Простое обозначение «новая киевская власть» в новостях России24 представлялось верхом нейтральности. В LifeNews, а затем и в России24, говорили не о премьере, а о «назначенном Верховной Радой» премьере А. Яценюке (4 мая 2014 года).

Снова возникает набор обозначений, подрывающих юридический статус: «нелегитимная власть», «назначенный Верховной Радой премьер», «хунта», «клика», «захватившие власть». Соответственно игроки с другой стороны получают вербальное завышение своего статуса: «народная самооборона», «народное ополчение», «народный мэр», «народный губернатор». Слово «народный» здесь направлено на то, чтобы спрятать то, что перед нами самопровозглашенный мэр, самопровозглашенный губернатор. Вербальное призвано заменить реальное.

Подобную манипуляцию словами можно найти еще в Германии времен Гитлера. Вот что пишет Р. Эванс о словоупотреблении после назначения Гитлера рейхсканцлером 30 января 1933 года. [2, с. 531]: «Это не был „захват власти”. И даже сами нацисты не использовали этот термин для описания этого назначения, потому что он отдавал незаконным путчем. На данном этапе они еще соблюдали осторожность и говорили о „получении власти”, а коалицию называли „правительством национального возрождения” или, в более общем смысле, „правительством национального восстания”, в зависимости от того, что они хотели подчеркнуть: легитимность назначения правительства президентом или легитимность в плане поддержки со стороны нации».

Интересно, что по воспоминаниям А. Тойнби, которому пришлось как-то выслушать монолог Гитлера в феврале 1936 года в Берлине, заметил следующую особенность его речи [3, с. 538]: «Голос его, к моему удивлению, звучал довольно приятно – и на высоких тонах, и на модуляциях, – но лишь до тех пор, пока Гитлер не начинал говорить о России. Всякий раз, когда слово „Россия” срывалось с его губ, голос Гитлера делался хриплым, а на высоких тонах срывался в резкий, пронзительный визг – тот самый визг, который заставлял человека вздрагивать, когда тот слышал его по радио, когда фюрер произносил какую-нибудь из своих распаляющих и подстрекающих, полных демагогии речей. Я уверен, что это было непроизвольно».

Как видим, смыслы, отсылающие на врага, получают даже особую интонационную форму. И это происходит непроизвольно. И специалист должен считывать такие вещи, даже не обращая внимания на смысл.

Во время войны СССР активно пользовался целым набором слов для обозначения своего противника: «немцы», «бюргеры», «фашисты», «нацисты», «фрицы». Причем делались и объединения этих понятий между собой или с другими словам, например, «немецко-фашистские войска» или «убить фашистскую гадину».