Войны новых технологий

Модель создания врага, по сути, из бывшего друга (например, в случае Россия – Украина) зиждется, по нашему мнению, на следующих трех действиях, которые необходимы, чтобы защитить массовое сознание от полной «ломки». Чтобы этого не случилось, происходит серьезная опора на уже имеющиеся в массовом сознании «отрицательные скрепы», которые столь же важные, как и положительные. Их и надо активировать в новом пришествии врага.

Эти три этапа трансформации, формирующей образ врага из друга таковы:

• разделение «друга» на сегменты (плохие и хорошие);

• переименование сегмента с «негативными скрепами» во «врага», в описании украинских событий это употребление терминов «фашисты», «неонацисты» и «бандеровцы», которые имеют давние стойкие отрицательные ассоциации;

• доказательство враждебности «врага».

Третий пункт обязательно требует чего-то вроде поджога Рейхстага. И мы видели за время нынешнего конфликта не только горящие здания профсоюзов в Киеве и Одессе, но и очень зрелищные костры из покрышек, которые также идеальны для телевидения.

Информирование о событиях по этой «вражеской» модели хорошо нам известно со времен холодной войны. Тогда из потока событий выбирался только негатив. Даже если он носил случайный характер, повествование о нем переводило эту случайность в системность. И один негатив нанизывается на другой, напоминая шашлык на шампуре. Любой позитив в такой модели сразу отфильтровывается, поскольку массовому тиражированию подлежит только негатив.

Стратегические коммуникации строятся на модели дальнейшего использования: они являются мостиком между днем сегодняшним и завтрашним. Тактические коммуникации, подавая сегодняшние факты, ведут и к целям сегодняшнего дня. Обе стороны – и Россия, и Украина – избирают в своих вербальных отсылках максимально возможные полюса отрицательности. Россия говорит о «фашистах», «неонацистах», «бандеровцах», Украина о «сепаратистах», «федералистах», «террористах». Подобные максимально негативно нагруженные обозначения сразу задают необходимые отношения к объекту описания, программируя последующие информационные и физические контексты. Совершенно понятно, что с такими людьми можно и нужно поступать именно так, как поступают сегодня.

Стратегические коммуникации в виде смысловых интервенций задают весь фон, на котором развивается действие. Именно по этой причине столь высоко внимание к массовой культуре в виде телесериалов и фильмов, поскольку научные трактаты читает меньшинство, зато большинство смотрит сериалы. Если новости показывают победное шествие «зеленых человечков», то сериалы делают то же самое только в виртуальном пространстве.

С помощью сериалов Россия пересматривает всю историю и культуру прошлого. Под сюжетную линию сериала подводятся случайные поступки героев, которые в результате становятся системными. Но речь идет не о вымышленных героях, а о Ленине и Сталине, Чапаеве и Чкалове, Фурцевой и Хрущеве.

Д. Дондурей давно говорит о воспроизводстве мифа о Сталине в российской массовой культуре, объясняя это необходимостью удержания патерналистской морали в российском обществе, в котором все зависит от государства. Конкретные технологии этого он сформулировал в следующем виде [4]:

• создание у людей ощущения, что они знают теперь всю правду о Сталине;

• этическая оценка стирается, террор становится обычным действием вроде транспорта;

• миф о Сталине связывается с выполнением гражданского долга, с долгом Отечеству;

• «но был и другой Сталин», когда проводится идея успешного менеджера или маршала победы;

• негатив Сталина может быть, но он никогда не являлся преобладающим при суммарной оценке;

• Сталин – пожиратель людей, но с харизмой исторического масштаба.

Есть некое преувеличение в констатации этих технологий, хотя бы потому, что если это и делается, то интуитивно, а не системно, поскольку нет соответствующих «методичек» на тему, как вернуть Сталина. Это скорее искусство, а не система.

При этом как-то нет и ответа на вопрос, почему именно Сталин, а не Ленин стали основой новой мифологии. Ведь легче было удерживать наработанную мифологию Ленина, чем подорванную Хрущевым мифологию Сталина. Хотя возникает цепочка Ленин, потом Сталин, потом Хрущев убирает Сталина, остается Ленин. Потом Горбачев убирает и Ленина. Так что «свято место» освободилось…

Наверное, все это можно трактовать как потребность иметь историю с большой буквы, которая всегда переплетена с идеологией, даже тогда, когда говорят, что идеологии нет. Советский период не может просто взять и выпасть, тем более что на него приходится один из наиболее важных символических событий – Вторая мировая война. А она в свою очередь порождает и образ Сталина.