Аркилла подчеркивает, например, что американские военные операции ориентированы на прошлое и не используют неожиданность [10]. Килкаллен считает, что нужно изучать характеристики реального противника, который умеет объединять терроризм, подрывную деятельность, гуманитарную работу и повстанческую борьбу, чтобы поддерживать пропаганду, манипулирующую восприятием местной и глобальной аудитории [11]. И то, и другое высказывание, по сути, акцентируют необходимость новых креативных действий в военной сфере.
В декабре 2017 года США принимают новую стратегию национальной безопасности [12], которую Трамп в своем выступлении назвал наилучшим рождественским подарком. Вся пресса заговорила, что в числе врагов появилась Россия (см., например, [13]). При этом прозвучало интересное воспоминание М. Зенко [14]. Заместитель министра обороны Д. Фейт рассказал ему, что в такой национальной стратегии 2002 года впервые было записано право США на упреждающий удар. И оказывается ни он, ни сам министр обороны Д. Рамсфельд не читали этой самой важной для них доктрины, пока она не появилась на сайте Белого дома. То есть два главных военных чиновника никак не участвовали в создании той стратегии.
В стратегии 2017 года признается неправильным представление, что технологии могут компенсировать уменьшение традиционных возможностей, что неправильно представление о том, что все войны могут выигрываться быстро и с минимумом потерь.
О Китае и России утверждается следующее:
Россию вспоминают и в контексте использования информации:
В подразделе, посвященном информационному искусству государственного управления, четко сформулированы основные параметры использования информации:
Вся эта критика направлена против внешнего информационного вмешательства в выборы и референдумы, имевшие место в последнее время.
Информационный инструментарий, получая новые задачи, все еще остается не до конца понятным и четким. Им пользуются, до конца не понимания его сути. Например, Д. Борер так пишет о сложности разработки информационных стратегий: