Войны новых технологий

Реально для понимания, для эмпатии со стороны слушателя/читателя необходим как контент, так и контекст. То есть тут стоят задачи не столько информирования, сколько удержания на своей стороне. Для гибридной войны особенно важен этот аспект.

Гибридная война возможна только в случае сильной информационной агрессии. Это связано с тем, что это война, в которой атакующая сторона не афиширует своего участия. Война есть, но со стороны противника нет ни войск, ни оружия. Все это должно компенсироваться сильной информационной поддержкой.

Интересные свои пять характеристик российской информационной агрессии формулирует И. Дарчевская [6]: отсутствие единой личности фронта, информационное пространство является основным полем боя, нет формального объявления войны, официальное военное участие скрывается, большие группы населения включаются в войну.

Такое необычное сочетание параметров характерное именно для странной войны. Войны официально нет, но телевизионная война есть. А, как правило, уровень информационный должен соответствовать/перекодироваться в уровень физический. В этом же случае уровень информационный уже перешел даже на виртуальный уровень («распятый мальчик», «фашисты», «хунта» как примеры).

Назовем это гибридным языком гибридной войны, который полностью нарушает определенные стандарты. Для описания одной действительности используются слова из другой действительности. Такая подмена на уровне информации позволяет менять действительность на уровне физическом, создавая ее новый аналог в головах телезрителей. Действительность-1 перекодируется в Информацию-2, чтобы на ее базе человек увидел новую действительность – Действительность-2. Целью такого описания является создание новой действительности, где «фашисты, руководимые хунтой, распяли мальчика».

Пропаганда любит такой тип «концентрированной» действительности, в рамках которой «враги» должны оставаться врагами, у которых не может быть никакой позитивной черты. В этом плане пропаганда работает аналогично политической карикатуре, когда враг даже физически вызывает отвращение.

Построив такую новую гибридную действительность, с ней можно совершать любые операции. Например, добавлять любые факты, поскольку они будут соответствовать ей, а не реальности. Тут явно присутствует современный опыт видеоигр, когда человек может легко проявлять свою агрессивность, это же происходит у экрана телевизора во время просмотра теленовостей.

А. Островский подчеркнул очень важное отличие советской пропаганды от сегодняшней [7]: «В мозгах у людей, которые этим занимаются, в том числе тех, кто ведет информационную войну (а это, конечно, информационная война, то, что было в Крыму и на Востоке Украины, история с распятыми мальчиками), нет ничего ни позорного, плохого, а фактов вообще нет, мало ли кто что придумает, вообще реальности нет, правды нет, фактов нет. В этом отличие путинской пропаганды от советской, в этом ее успех. У советской пропаганды была определенная идеологическая направленность, они все-таки не совсем изобретали реальность. А тут ощущение, что вообще фактов нет, поэтому можно так, а можно так – в зависимости от ситуации. И создается медийный шум, в котором тонет любой факт и любое утверждение о том, что это ложь или это правда».

Смысл его высказывания состоит в том, что реальность потеряла свой определяющий статус. Более важное место в жизни человека занимает информационная реальность, доминирующие месседжи которой побеждают любые альтернативы, когда важным становится не то, что в окне, а то, что в телевизоре. По времени это совпало со всеобщим переключением на телесериалы, поэтому и новости теперь стали рассматриваться с точки зрения модели телесериала. Это борьба хороших «наших» с плохими «чужими», когда «наши» всегда правы.