Войны новых технологий

Странным образом ситуации в некотором роде повторяется и сегодня в отношении постсоветского пространства. А. Фурсов пишет о России: «То, что у нас нет образа будущего и, как следствие, стратегии его достижения, неудивительно – у нас нет идеологии, запрет на нее даже в конституции записан. А у США есть. И у Китая есть. И у Японии. И у других успешных государств. Без идеологии невозможно сформулировать ни цели развития, ни образа будущего. Удел тех, у кого нет идеологии – пикник на обочине Истории. Ни один проект, обращенный в прошлое, не сработает, ничего нельзя реставрировать – ни СССР, ни Российскую империю» [1].

Это сложный вопрос еще и потому, что система управления, ее «стены», хранящие институциональную память, выбирают для управления старые модели, которые в прошлом ей удавались. Так, Россия избрала модель империи, но сначала не физической, а виртуальной, именно так можно было трактовать Русский мир, но потом сделала физические шаги, войдя в военный конфликт с Украиной. И все это в резльтате привело к гибридной войне и расцвету пропаганды, которая бы ее оправдывала.

Президент Парламентской ассамблеи НАТО и бывший министр обороны Литвы Раса Юкнявичене говорит следующее: «Я думаю, что как раз эти государства, особенно Украина, являются таким полигоном кремлевской пропаганды и гибридной войны. Это не только информационная война – это и другие, те же самые меры, которые когда-то использовало КГБ в Советском союзе. Все эти меры сейчас работают, и даже шире в современном мире – в эпоху интернета и социальных сетей. Я была несколько дней назад в Украине на восточном фронте и для меня было важно сказать публично, что […] на этом фронте защищается не только свобода Украины, но свобода всей Европы. Против Украины, конечно, ведется много информационной войны. Даже сам нарратив «конфликт в Украине» или «Украинский конфликт» – часто встречаемый и в западных СМИ – это как раз нарратив, который использует Кремль. Но это не „конфликт в Украине” или „Украинский конфликт” – это агрессия России против Украины» [2].

Основной инструмент гибридной войны – блокировка реакции объекта агрессии. По этой причине она может зайти намного дальше, чем это кажется на первый взгляд. Второй ее составляющей, заимствованной ею из информационных войн, является опора на ресурсы объекта агрессии. В период активной фазы конфликта – это были квазиобразования граждан, которые почему-то оказывались в нужных местах и захватывали оружие. В пассивной фазе гибридная война смещается в медиа, где начинается трансляция чужих нарративов, но с помощью своих же говорящих голов.

Еще одним стратегическим примером является влияние чисто художественной продукции, поскольку именно она имеет очень долговременный характер. Политика работает на завтра, а литература и искусство – на послезавтра. И снова на виртуальные объекты мы не можем реагировать так, как реагируем на объекты физические и информационные.

Внутри страны гибридная война реализуется как война политическая. Она особенно активизируется в моменты выборов, когда оппоненты готовы стереть друг друга в порошок.

Интересный пример – рост популизма в Европе. В 1998 году популистские партии имели только 7 %, будучи маргиналами. Сегодня они получили один из четырех голосов избирателей. Их лидеры пришли в правительства одиннадцати стран [3].

Ю. Харари говорит о строительстве «националистического интернационала» с С. Бэнноном, В. Орбаном, Северной лигой Италии и сторонниками Брексита в Британии [4]. Они все боятся глобализма, мультикультурализма и иммиграции, разрушающих традиции и идентичности все стран. В ответ они хотят построить стены и затруднить движение людей, товаров, денег и идей.