Войны с Японией

Неладно все идет у нас. Поход на Пекин явился неожиданностью для гр. Ламздорфа. А.Н. Куропаткин все уверял, что Пекин теперь брать нельзя, что можно начать улажение только в начале сентября и что к тому времени будет и достаточно войск. Успокаивая все гр. Ламздорфа, который соответственно сему вел все переговоры, оказалось, что Алексей Николаевич устранил отдела адмирала Алексеева, коему все время Ламздорф давал инструкции, назначил Линевича и давал ему инструкции (сам или по повелению?) идти в Пекин, по секрету от гр. Ламздорфа. Вы можете себе представить, как теперь гр. Ламздорф взбешен и в каком он глупом положении. Что даст нам Пекин? Граф Ламздорф смотрит на это как на большую ошибку, ожидает массу осложнений. Признаюсь, что если я не смотрю на это так пессимистически, то все-таки предпочитал бы, чтобы Пекин не был взят. Думаю, что тогда дело уладилось бы скорее. Но это не все. Несмотря на самые гласные формальные уверения, что нам ничего не нужно, кроме порядка, вдруг Гродеков объявляет, что правый берег Амура — наш. Государь благодарит, и это публикуется. Затем берут важнейший порт, Нью-чжан, и водворяют там русский флаг и русское управление. То же делают в Харбине. Все это возбуждает злобу и недоверие к нашим словам китайцев, ревность, злорадство Европы и тревогу в Японии. А тут Алексей Николаевич призывает к себе ежедневно иностранных военных агентов и, бог знает, что им рассказывает, что мы воюем, что мы хотим забрать весь север, что мы не допустим Японию в Корею и будем с ней воевать. Наконец, начинаются протесты англичан из-за Нью-чжана, и Япония говорит: вы берете Маньчжурию, мы в таком случае возьмем Корею. На это резолюция: в таком случае идти в Корею. При таких обстоятельствах я вчера снова решился написать его величеству, что Куропаткин его ведет к беде. Что нельзя государю от министра иностранных дел говорить одно, а делать другое (sic). Что мы не должны преследовать никаких корыстолюбивых целей. Что нам нужно только водворить в наших пределах порядок и уйти обратно. Что, громя мечом и огнем Китай, мы себе в нем приготовляем вечных врагов. Что нам нужно как можно скорее покончить с беспорядками на Восточно-Китайской дороге и уйти обратно. Что если мы туда втянемся, то нам наверное что-нибудь поднесут на западной или азиатской границе. Что все происходящее на Дальнем Востоке не встречает увлечения в русском самосознании. Что это очень опасно — могут развиться внутренние психические эпидемии. Что это обыкновенно так бывает. В заключение я умолял государя приказать военному ведомству бесхитростно и без честолюбивых замыслов выполнять его программу, с самого начала начерченную, а не вводить нас все в большие усложнения. Так как письмо это очень решительное, то я прочел его Победоносцеву. Он мне сказал, что мой долг его послать. Я послал третьего дня вечером. Вероятно, вследствие моего письма его величество в тот же вечер приказал гр. Ламздорфу приехать на другое утро. Гр. Ламздорф развивал ему то же, жалуясь на Куропаткина, то, что мы влезаем в чреватые события. Особенно жаловался на факт и способ занятия Пекина. Его величество был милостив, но перебивал гр. Ламздорфа, выражая, что все-таки азиатов нужно было проучить. В конце концов он согласился дабы гр. Ламздорф подтвердил, что несмотря на последние события государь остается верным своей первоначальной программе. Гр. Ламздорф особенно настаивал на том, что нельзя говорить одно, а делать другое, что слова государя священны, что нельзя говорить именем государя неосторожно, но раз что-либо сказано, должно быть исполнено. Государь просил гр. Ламздорфа приехать еще в субботу (сегодня четверг) во время доклада военного министра и сказал, что все, что вы мне говорите, вчера написал мне министр финансов. На это гр. Ламздорф заметил (что совершенно верно), что ему неизвестно, что писал министр финансов. Сегодня германский император (Вильгельм) заявил, что он не хочет посредничества Ли Хун-чана, так как он ему не верит (потому, конечно, что он к нам расположен). Мы послали за ним крейсер везти его в Таку, а германский император заявляет, что если Ли Хун-чан приедет в Тянь-цзин, он его предупредит, что он накажет китайцев, когда Вальдерзе приедет. Далее Куропаткин подал длинную записку государю о всех китайских событиях и о причинах и следствиях: нужно оккупировать северный Китай. Записка гладко написана, но, по моему мнению, показывает полное незнание дела. Я ему составил ответ, думаю завтра передать государю. Как видите, все неутешительно. Нет линии, нет твердости, нет слова, а Куропаткин бесится. Все это наводит на грустные размышления. Государь уезжает в среду, не беря с собою ни Ламздорфа, ни Куропаткина. Я уеду во вторник вечером и приеду в Париж 19-го. Думаю, что государь будет рад от нас, а особенно от меня, отвязаться. Я уезжаю с спокойною совестью. Все, что я мог сделать, чтобы Россию не впутать в беды, я сделал, я все сказал, хотя это и не нравится. Затем не от меня зависит ход дела. Что будет, того, значит, не миновать. Тяжкое время!