Самым знаменитым оппонентом Августина был предводитель манихеев по имени Фавст, также уроженец Северной Африки, который указывал на резкие противоречия между Пятикнижием и учением Иисуса. Полемизируя с ним, Августин говорил: «Фавст обвиняет Бога Ветхого Завета в смерти тысяч людей за ничтожные преступления, как Фавст их называет, или вообще без причины». Он «говорит, что Моисей повелел сделать и сделал сам много жестокостей»[162]
. Современному человеку должно показаться, что Фавст выдвинул вполне обоснованное обвинение. Августин ответил на это трактатом «Против Фавста», где содержится развернутая апология Библии. Действительно, говорит Августин, многие из описанных там действий кажутся жестокими или порочными, но их можно защитить разными способами. Как мы увидим, Августин утверждал, что большинство проблематичных историй следует понимать в аллегорическом смысле; но даже если мы не прибегаем к этому подходу, продолжал он, мы не можем судить Бога. Если акты насилия были совершены из послушания Богу, это их полностью оправдывает.Среди прочего, древних читателей Библии сильно смущало то, что евреи, покидая Египет, одолжили сокровища у своих египетских хозяев. Участие в таком мошенничестве делало Моисея похожим скорее на главу шайки преступников, чем на вождя освободительной борьбы. Зачем он это сделал? Августин отвечает: Моисей этим нисколько не согрешил, более того, «грехом было бы этого не сделать. Таково было повеление Бога, который, поскольку ему ведомы и поступки, и сердца людей, может решить, что надлежит кому претерпеть и от чьих именно рук». Бог абсолютен, и его стандарты превышают понимание людей — во многом фактически это подобно тому, как Коран изображает Аллаха. В понимании Августина также Бог «повелевает сделать лишь то, что в наивысшей степени справедливо»[163]
.Если мы принимаем этот принцип, все войны и покорение народов логично встают на свое место, и такое понимание дало Августину возможность выстроить теорию законной войны и оправданного насилия. Если мы судим о любой войне, говорит он, нам следует себя спросить, какой авторитет руководит ее участниками. «Если война производится из послушания Богу, который желает выразить упрек, или смирить, или сокрушить человеческую гордыню, можно считать ее справедливой войной». Однако Августин добавил сюда и еще одно соображение: просто «послушание приказу» вполне оправдывает участие человека в несправедливой войне. В некоторых случаях, говорит он, праведный человек может участвовать в несправедливой войне, оставаясь невиновным: «Быть может, царь отдал несправедливый приказ, но солдат невиновен, потому что послушание — это его долг». Если же это справедливо для людских дел, то «насколько же выше степень невинности того, кто ведет войну, подчиняясь Богу, о котором каждый его служитель знает, что Бог никогда не требует поступать несправедливо»?[164]
Тем самым Августин, хотя он и не ставил перед собой такой цели, заложил надежные основания для христианской теории справедливой войны, и его аргументы вполне соответствуют доводам позднейших мусульманских мыслителей, разработавших теорию джихада.Представления о Боге, который превыше всего прочего и поступает, как ему заблагорассудится, заняли центральное место в богословских системах мыслителей Реформации XVI века. Фактически многие протестанты черпали тогда вдохновение в тех самых историях, которые отталкивают современных читателей, в частности, в таких историях, где звучат повеления Бога, недоступные человеческому пониманию. Подобно Августину, Жан Кальвин опирался на самые суровые библейские повествования о завоевании, чтобы выдвинуть свои радикальные богословские аргументы. Последним крупным трудом Кальвина был комментарий на Книгу Иисуса Навина (1563–1564), которую один его почитатель назвал «завещанием умирающего церкви». Для позднейших поколений христиан это наследие оказалось обоюдоострым мечом. Кальвин использовал ветхозаветные повествования об убийствах как главный пример, иллюстрирующий его богословие, и гораздо позднее его интерпретации мучали мыслителей из протестантов и пуритан[165]
.