Войны за Иисуса. Как церковь решала, во что верить

Но на самом деле и конец Западной империи также имел религиозные последствия, поскольку теперь на Западе власть Рима не распространялась на территории за пределами Италии. В 476 году вандалы все еще правили Северной Африкой под руководством Гейзериха, вестготы создали могучее королевство на территории Галлии и Испании, тогда как другие варвары господствовали в Италии. Все эти режимы исповедовали арианство и не зависели ни от Римской империи, ни от кафолической церкви. Вандалы насильственно присоединяли кафоликов к арианству через повторное крещение[385]. Глядя на карту с ее меняющимися границами, любой римский император мог понять, что в первую очередь ему нужно наладить добрые отношения с восточным Средиземноморьем. Поскольку Галлия, Африка и Испания исчезли с его политической карты, Египет приобретал куда более важное значение. Присоединение монофизитов Востока к единому стаду верных значило куда больше, чем благожелательное отношение кафоликов Запада.

В новой политической ситуации власть была вынуждена позаботиться о том, чтобы завоевать доверие монофизитов, особенно в Египте. В 482 году Зенон попытался раз и навсегда положить конец затянувшемуся религиозному спору. Его Генотикон, то есть акт объединения, утверждал вероучение Никеи и Первого Эфесского собора. Он содержал в себе осуждение как Нестория, так и Евтихия, а в то же время снова приводил анафематизмы Кирилла. Более спорной была попытка Зенона найти такие христологические формулировки, которые бы были приемлемы для обеих сторон. Там не упоминались такие опасные термины, как природа и лицо. Халкидон там упоминался лишь мимоходом и достаточно пренебрежительно:

Кто же мыслил или мыслит что-либо другое, теперь или в иное время, на Халкидонском или на ином каком соборе, того анафематствуем, а особенно Нестория и Евтихия с их единомышленниками[386].

Генотикон был попыткой найти богословский компромисс, что соответствовало нуждам империи, и на первых порах он действовал благотворно. Что бы христиане ни думали об одной или двух природах, одних из них «пленяло искусство составления этого указа, другие же отнеслись к нему благосклонно, потому что хотели мира». В 482 году даже такой твердолобый монофизит, как Петр Монг в Александрии, согласился на уступки и подписал этот документ. Совершилось нечто невероятное: несмотря на прежние конфликты, Петр восстановил общение с Константинополем[387].

Разумеется, нашлись и противники такого компромисса. Крайние монофизиты покинули коптских патриархов и стали анархичными acephali, «безглавыми», отвергавшими и императоров, и епископов, и эта радикальная группировка продолжала существовать в течение нескольких столетий. Но куда серьезнее была реакция на Генотикон сторонников Халкидона. Петр Монг подписал этот документ, а его халкидонский соперник в Александрии обратился к папе римскому с мольбой о спасении ортодоксии на Востоке. В ответ папа отлучил от церкви не только Петра, но также и Акакия Константинопольского. Монахи из сторонников Халкидона прикалывали постановление папы к одеяниям Акакия, когда тот служил Литургию, – чтобы это увидело как можно больше людей. Это свидетельствует о глубоком разделении в церкви, такая ситуация вполне сравнима с положением вещей за год-два до Второго Эфесского и Халкидонского соборов, только этот кризис был куда продолжительнее. С 481 по 519 год акакианская схизма отделила церкви Востока от церквей Запада, так что папы остались в стороне от событий и должны были считаться с властью готов, исповедовавших арианство. Когда в 490-х годах очередной константинопольский патриарх попытался уладить эту ссору и снова утвердить решения Халкидона, император сначала хотел его убить, но затем просто низложил его, обвинив в несторианстве[388].