Воистину

…Земля, море и небо.
Растрепаны поцелуями
земля,
море и небо.
Охвачена моими словами
земля,
охвачены моим последним словом
море и небо!

Песни мои навевают тоску по дому
на эту землю,
подавляя зубами всхлипы,
с якоря она сорвалась
вместе с печами доменными, башнями,
гордыми вершинами гор,

эта побежденная земля
раскинула предо мною ущелья,
степи свои, пустыни и тундры,

эта неугомонная земля
с перепадом магнитных полей
сама себя приковала
к вам доселе неведомой цепью,

эта глухая оглушительная земля
с растущими к ночи тенями,
множеством ядов
морями помоев —

скрылась в морской пучине
и вознеслась в небеса
эта земля!

IX

Черная кошка,
на полу масло,
сердитый взгляд:

беда!

Вытащи куст кораллов,
вывеси за ворота,
тьма, нет просвета!

X

О любовь, что разбила и
счистила с нас скорлупу, щит наш,
навес, бурую ржавчину лет!

О боль, что взошла из нашей любви,
ее влажный огонь в нежнейших выемках тела!
Там теперь, задыхаясь в дыму, разгорается пламя.

XI

Зарницу видеть хочешь — бросив нож,
взрезаешь вены теплые пространству;

и ослепив тебя, из раны-сердца
взметнулись вверх беззвучно вспышки молний:

презренье, одержимость, после — месть,
раскаянье и отреченье следом.

Ты ощущаешь, что смолкают песни,
и чувствуешь, любовь идет к концу:

чредой правдивых гроз, дыханьем чистым.
Она тебя отвергла, ввергла в сон.

Златые волосы ее спадают вниз,
за них цепляясь, лезешь вверх, в ничто.

Ступени высотой — все ночи Шахрезады.
Шаг в пустоту — вот твой последний шаг.

Споткнувшись там же, где споткнулись все,
три капли крови каждый раз теряешь.

Безумны кудри, вырванные с корнем.
Бубенчики трезвонят, вот и все.

XII

Взгляд, мой взгляд стороживший бессонно,
рот, у рта моего обретавший приют,
рука…

Взгляд, который меня пригвоздил,
рот, мой приговор произнесший,
рука, что меня казнила.

XIII

Солнце не греет, шум моря все глуше,
могилы обернуты в снег, разве их распакуешь?
Не раскалить ли жаровню угольного бассейна?
Нет, этот жар не поможет.

Отпусти меня! Я не могу умирать так долго.

Но у святого иные заботы:
оберегает он город и хлеб добывает.
Простыня чересчур тяжела для веревки,
но, упав, она меня не накроет.

Подыми меня. Я виновна.
Не виновна я. Подыми меня.

Льдинки сними с замерзших ресниц,
вломись в глаза мои взглядом,
нащупай дно голубое,
плыви и дальше плыви, гляди и ныряй:

это не я.
Я.

XIV