Войти в одну реку, или Воспоминания архитектора

Отношения между всеми юнкерами старшего и младшего курсов, а также между юнкерами и офицерами были самыми безупречными. Самым большим наказанием были иногда назначения на лишнее дежурство или дневальство – в очень редких случаях; я даже не помню ни одного случая ареста в карцер. Если кого назначали на лишнее дневальство, то фельдфебель зачитывал его в очередь и пропускал следующее очередное назначение, так что в конце концов на каждого юнкера приходилось одинаковое число дежурств.

В отпуск нас отпускали по субботам до десяти, а иногда и до двенадцати часов вечера воскресенья и, кроме того, мы могли уходить вечером по средам, когда мы преимущественно посещали театры. Я увлекался тогда Малым театром и посещал его, даже не зная репертуара. Каждое представление было настолько увлекательно, что я готов был по нескольку раз смотреть одну и ту же вещь. Я живо помню еще молодыми Федотову, Ермолову, Садовскую, Акимову, Яблочкину, Лешковскую, Южина, Ленского, Правдина, Горева, Рыбакова, Музиля, Садовского и многих других. Шекспир и Островский не сходили со сцены.

Как мы устроили спектакль в училище и поставили старинный водевиль «Вицмундир»! Я играл женскую роль кухарки. По сценарию чиновник по рассеянности забывает закрыть кран самовара, и вода из чайника через край льется на пол, вода же через полсцены проникла в зал и по уклону потекла к первому ряду зрителей. По моей роли надо было начать подтирать пол, конечно, на сцене; но я решил спасти положение и, произнеся слова своей роли, перешагнул через рампу к публике и начал там собирать воду на тряпку. За эту выдумку я удостоился громких аплодисментов и неоднократных вызовов со стороны публики.

В мае месяце мы выходили в лагеря на Ходынку и помещались там в бараках поротно. Перед нашими бараками был устроен большой бассейн с бревенчатой обделкой стен для купанья; помню, что вода была всегда очень холодной.

У нас велись строевые занятия и почти каждый день – учебная стрельба: в ожидании очереди мы ложились на траву и прекрасно спали под непрерывную ружейную трескотню.

У нас велись строевые занятия и почти каждый день – учебная стрельба: в ожидании очереди мы ложились на траву и прекрасно спали под непрерывную ружейную трескотню.

Среди товарищей у меня было шесть человек наиболее близких друзей, которые каждое воскресенье приезжали к нам в дом. Среди них один пел, один играл на скрипке и один – на виолончели; сестры играли на рояле, и мы устраивали форменные концерты. Местом для наших кутежей, которые, между прочим, бывали довольно редко, преимущественно ранней весной, служили Воробьевы горы. Мы забирали провизию и выпивку и отправлялись на лодках компанией в несколько десятков человек. Несмотря на постоянные требования большинства держать себя прилично, не напиваться и не орать песни, все-таки бывали случаи сильного опьянения среди товарищей. Я помню, как один юнкер настолько был пьян, что свалился без сознания, и мы принуждены были обливать его холодной водой, но и это почти не подействовало. Тогда пришлось положить «мертвое тело» на дно лодки и везти его в Москву. От Бабьегородской плотины я нанял извозчика, велел поднять верх, несмотря на прекрасную погоду, и повез пьяного к себе домой к Андроникову монастырю. По приезде домой пришлось с помощью дворников перенести его в мои комнаты внизу и положить на диван. Тут я принялся его отрезвлять, для чего первым делом разжал отверткой стиснутые зубы и влил ему в рот рюмку воды с тремя каплями нашатырного спирта. Это сильное средство сразу подействовало, он сморщил физиономию и стал проявлять признаки жизни. Вторым приемом я поднял его с дивана, подтащил к открытому окну и сильно встряхнул, держа его за плечи; содержимое желудка оказалось за окном во дворе, после чего самочувствие значительно улучшилось. Я провозился с ним часа три-четыре, учил его, как надо себя держать перед дежурным офицером в училище, и, наконец, в десять часов вечера отвез на Знаменку. Я видел в стеклянную дверь, как он стоял, пошатываясь, перед дежурным офицером, но все обошлось благополучно, и я сдал его товарищам по роте, которые уложили его спать. После этого случая я получил прозвище «крестного папаши» и еще не раз ко мне обращались в подобных случаях, даже когда я был уже в Петербурге в Инженерном училище.