Вокруг Чехова

для нас видимым из-под горизонта, уже потерявшим свою естественную окраску и гораздо

больших размеров, чем днем, когда оно бывает над горизонтом. Заговорили затем о

мираже, о преломлении лучей солнца через воздух и так далее, и в результате возник

вопрос: может ли и самый мираж преломиться в воздухе и дать от себя второй мираж?

Очевидно, может. А этот второй мираж может дать собою третий мираж, третий –

четвертый и так далее, до бесконечности. Следовательно, возможно, что сейчас по

вселенной гуляют те миражи, в которых отразились местности и даже люди и животные

еще тысячи лет тому назад. Не на этом ли основаны привидения? Конечно, все это был

только юношеский разговор, граничивший со вздором, но решение таких вопросов было

для всех нас в Мелихове тогда очень интересным.

Я уже говорил, что обедали в Мелихове в двенадцать часов. Бывали дни, когда весь

дом погружался в послеобеденный сон. Даже Хина и Бром переставали бегать {258} и

засыпали. Как это ни

Мелихово. Флигель А. П. Чехова, построенный в 1894 г.

Рисунок С. С. Чехова. 1957.

Московский областной краеведческий музей. {259}

странно, каждую весну и каждый конец лета я всегда страдал бессонницами. Антон

Павлович говорил, что это во мне – атавизм, что это говорят во мне предки, которым из

поколения в поколение каждую весну нужно было вставать до зари, чтобы пахать, а

каждый конец лета, чтобы заниматься уборкой хлеба. Поэтому, чтобы покрепче спать

ночью, я, насколько хватало сил, старался не спать днем, хотя и очень хотелось.

Сижу я как-то после обеда у самого дома на лавочке, и вдруг выбегает брат Антон,

как-то странно начинает ходить и тереть себе лоб и глаза. Мы все уже привыкли к его

«дерганьям» во сне, и я понял так, что это его «дернуло» и он выскочил в сад, не успев

еще хорошенько прийти в себя.

– Что, опять, дернуло?– спросил я.

– Нет, – ответил он. – Я видел сейчас страшный сон. Мне приснился черных монах.

Впечатление черного монаха было настолько сильное, что брат Антон еще долго не

мог успокоиться и долго потом говорил о монахе, пока, наконец, не написал о нем свой

известный рассказ. Мне до сих пор непонятно и странно только одно: почему в письме к

Суворину от 25 января 1894 года (то есть, полгода спустя после описанного случая) сам

Антон Павлович говорит следующее: «Монах же, несущийся через поле, приснился, мне,

и я, проснувшись утром, рассказал о нем Мише». Эпизод этот произошел не утром, а в два

часа дня, после послеобеденного сна. Впрочем, дело было летом, а письмо было написано

зимой, так что не мудрено было и забыть. Да и сущность рассказа брата не в часе.

Шли месяцы, Мелихово менялось с каждым днем. Бывали моменты, когда всего

Антона Павловича положительно охватывала радость, но усилившийся геморрой не давал

ему покоя, мешал ему заниматься, наводил {260} на него хандру и мрачные мысли и делал

его раздражительным из-за пустяков. А тут еще стал донимать его и кашель. В

особенности он беспокоил его по утрам. Прислушиваясь к этому кашлю из столовой, мать,

Евгения Яковлевна, вздыхала и поглядывала на образ.

– Антоша опять пробухал всю ночь, – говорила она с тоской.

Но Антон Павлович даже и вида не подавал, что ему плохо. Он боялся нас смутить, а

может быть, и сам не подозревал опасности или же старался себя обмануть. Во всяком

случае, он писал Суворину, что будет пить хину и принимать любые порошки, но

выслушать себя какому-нибудь врачу не позволит. Я сам однажды видел мокроту писателя,

окрашенную кровью. Когда я спросил у него, что с ним, то он смутился, испугался своей

оплошности, быстро смыл мокроту и сказал:

– Это так, пустяки... Не надо говорить Маше и матери.

Ко всему этому присоединилась еще мучительная боль в левом виске, от которой

происходило надоедливое мелькание в глазу (скотома). Но все эти болезни овладевали им

приступами. Пройдут – и нет. И снова наш Антон Павлович весел, работает – и о болезнях

нет и помина.

Положение Мелихова на большой дороге из Лопасни в Каширу повлекло за собой то,

что к Антону Павловичу стали заезжать многие местные земцы и землевладельцы, были

ли они знакомы с ним или нет. Летом же 1893 года было в Мелихове особенно

многолюдно. Дом был битком набит приезжими. Спали на диванах и по нескольку человек

во всех комнатах; ночевали даже в сенях. Писатели, девицы – почитательницы таланта,

земские деятели, местные врачи, какие-то дальние родственники с сынишками – все эти

люди, как в калейдоскопе, проходили сквозь Мелихово чередой. Антон Пав-{261}лович

при этом был центром, вокруг которого сосредоточивалось внимание всех: его искали,

интервьюировали, каждое его слово ловилось на лету. Но приезжали и люди, плохо

понимавшие, что такое деликатность: вваливались охотники с собаками, желавшие

поохотиться в чеховских лесах; одна девица, с головою, как определил Антон Павлович,