Вокруг державного престола. Соборные люди

За царским троном стоял пышно разодетый боярин, окольничий князь Федор Федорович Волконский. По другую сторону трона Паисий заметил знакомое лицо протопопа Стефана Вонифатьева. Тот поймал проницательный взгляд иерусалимского патриарха и оживился. Незаметно кивнул головой, как будто подтверждая, что ему уже все известно о состоявшемся разговоре с Волошениновым.

Окольничий князь Волконский взглянул на царя. Тот согласно кивнул.

– Великий государь и самодержец, великий князь всея Руси Алексей Михайлович, святейший патриарх Паисий, патриарх святого града Иерусалима и всей Палестины, челом бью, – князь перевел взволнованное дыхание и умолк.

Паисий вышел на середину, постукивая посохом. Пристальный умный взгляд, плотно сжатые бледные губы выдавали охватившие его чувства.

– Великий государь, царь и великий князь Алексей Михайлович, всей России самодержец и многих государств государь и обладатель, его царское величество, воздают честь тебе, святейшему Паисию, Патриарху Святого Града Иерусалима и всей Палестины и велят расспросить о твоем здоровье: здорово ли дорогой ехал, в здравии иль во спасении пребываешь? Царь-государь велит тебя расспросить, хорошо ли принято ваше святейшество в Москве, и нет ли от вас каких жалоб? – спросил у него Волконский.

– И мы сердечно рады видеть тебя, царь государь и великий князь всея Руси Алексей Михайлович, и желаем тебе и всей Московии Божьей милости, процветания, спокойствия и благоденствия. Приняли меня хорошо, и уважили, – ответил патриарх и по-отечески тепло и задумчиво поглядел на государя.

И вдруг, как будто устремляясь навстречу какой-то высшей неведомой силе, ощущая в душе необъяснимую радостную тревогу, а также настоятельную внутреннюю потребность ей следовать, Алексей Михайлович порывисто поднялся и стремительно пошел навстречу к почтительно склонившемуся перед ним в поклоне старцу. Однако, не доходя до него двух шагов, государь нерешительно остановился и замер.

Стоящий перед ним со склоненной головой Паисий, поддавшись такому же сильному и душевному волнению, с облегчением кивнул, радостно улыбнулся и торжественно поднял вверх руку.

– Благословляю тебя во славу Господа нашего и во имя процветания державы московской, великий московский государь. Ибо известны нам Божьи заповеди, которые всякий христианин благоговейно хранит в глубине сердца: «Воздадите кесарю кесарево, и Богу Богово», а еще слова апостола Петра: «Бога бойтесь, царя чтите». И обе эти заповеди неразлучно соединены, чтобы мы ими укреплялись в исполнении обязанностей наших и послушания к Богу небесному, и к тебе, царю земному. Потому и поставлены они рядом, как будто говоря, что мысль о них нераздельная. Спаси и храни тебя, Боже, во всей твоей жизни и славе, царь и великий князь всея Руси, Алексей Михайлович.

Алексей Михайлович почувствовал, как горло его тревожно и больно стиснулось. Он приблизился к патриарху и протянул к нему для пожалования руку. Патриарх перекрестил его и с кроткой трогательной улыбкой кивнул, приложившись губами к его руке. И ещё сильней стиснулось горло у государя Алексея Михайловича. И вдруг снял со своей головы шапку Мономаха и порывисто прижался лбом к плечу Паисия. Тот вздрогнул и покачнулся, как дуб под напором сильного ветра, и ласково обнял государя за плечи. И так они оба стояли, слившись в братском христианском объятии.

А когда отпрянули друг от друга в неловком и трогательном смущении и отступили, то уже по-другому, глядели друг на друга: серьезно и понимающе, как смотрят отец и сын друг на друга после долгой разлуки.

– Господь да пребудет с тобой, и твоей семьей и с вверенной Богом русской державой, сын мой. На московского царя сейчас с великой надеждой глядит христианский мир. Пресвятая Троица да утвердит тебя и умножит лета в глубине старости, благополучно сподобит принять престол великого царя Константина, прадеда твоего, да освободит народ благочестивый и православных христиан от нечестивых рук, от лютых зверей, что поедают немилостиво. Да будешь, московский царь, как новый Моисей, да освободишь нас от пленения, как он освободил сынов израильских от фараонских рук знамением честного животворящего креста, – прочувственно произнес Паисий.

Алексей Михайлович молча смотрел на иерусалимского патриарха, не в силах ответить. Все, о чем мечталось и мнилось, к чему страстно стремилась душа, вдруг по чужой и неведомой воле другого человека, но патриарха, а стало быть Божьего старца, вынеслось со дна на поверхность и засияло перед ним во всей своей страшной, законченной и торжествующей наготе, облекшись в слова. «Не это ли главная цель монаршей власти и жизни – стать новым Моисеем и повести за собой христианские народы. Да свершится же воля твоя», – потрясенно думал он, облизывая пересохшие губы. По спине Алексея Михайловича заструился холодок, а пальцы руки, крепко сжимавшей скипетр, казалось, закаменели.

Кивнув, он решительно развернулся и уверенной походкой направился обратно к трону.