Вокруг Парижа с Борисом Носиком. Том 2

У южной своей оконечности Виль-д’Аврэ смыкается с еще одним городком, лежащим на королевской дороге к Версалю, – с Севром (S`evres). На самой их границе, то есть у северной оконечности Севра, на севрской авеню Гамбетты (дом № 14) стоит вилла де Жарди. Здесь прожил последние четыре года своей жизни (до 1882 года) и умер от случайной огнестрельной раны (упражняясь в стрельбе из пистолета) пылкий оратор-трибун и политик Гамбетта, подаривший свое имя и этой, и бессчетному количеству других улиц во Франции. Однако за несколько десятилетий до Гамбетты на вилле этой жил великий Бальзак. Впервые он приехал сюда в 1831 году по приглашению Олимпии Пелисье (будущей мадам Россини), снимавшей на летний сезон помещение в замке королевского камердинера. Тогда-то Бальзак и увидел впервые виллу де Жарди, которую купил в 1837 году. Движимый извечной своей мечтой стать богатым, Бальзак собирался разводить на вилле де Жарди ананасы, для чего прикупил в 1840 году и все имение. Ну а пока искусство разведения и реализации ананасов им еще не было освоено, он без конца пил черный кофе и занимался тем, что умел делать как никто, – писал романы. Так что в музее, который открыт ныне на вилле, можно увидеть посмертную маску Гамбетты и его роковые пистолеты, но показывают также (без гарантии их подлинности) буфет Бальзака и плиту, на которой он день и ночь варил кофе, ибо ему приходилось работать по 24 часа в сутки над романом «Цезарь Биротто». Выгодный контракт с издателем и преследования заимодавцев обязывали трудиться не покладая рук, не давая отдыха бедной его головушке. Он и в Севре укрылся от посланцев ловившей его Национальной гвардии и от долговой тюрьмы. Зато, уж получив деньги, он покупал какой-нибудь жилет с бриллиантовыми пуговицами или кабриолет, на котором гонял как бешеный. (Так было после выхода нашумевшей «Шагреневой кожи»: видел ли он, как съежилась кожа его собственной бесценной жизни? Во всяком случае, порой он вел себя как настоящий безумец.) Во времена виллы де Жарди Бальзак подписал контракты с двумя новыми издателями и нанял себе сотрудника, чтоб диктовать ему романы и пьесы, которые сотрудник должен был редактировать и приводить в пристойный вид. Но какой сотрудник мог выдержать бешеный ритм работы этого «каторжника литературы»? Очередной сотрудник сбежал, оставив честную записку: «Не могу больше зазря нахлебничать».

В 1840 году Бальзак написал драму в пяти актах – «Вотрен» – для театра Порт-Сен-Мартен, но некие власти сочли ее «аморальной». К этому времени великий Бальзак уже начал воздвигать величественное здание своей «Человеческой комедии», но, загнанный в угол, этот тщеславный и безумный растратчик был на грани отчаяния.

«Думается, я покину Францию, – писал он, – я потащу свои кости в Бразилию и там брошусь в какое-нибудь новое безумное предприятие… я сожгу все свои письма, все свои бумаги, оставлю только свою мебель, свою Жарди, а немногое из того, что мне дорого, доверю сестре. Она и будет верным драконом, оберегающим эти сокровища… Или я вернусь оттуда разбогатевшим (вот он, жалкий двигатель искусств, наук, индустрии. – Б.Н.), или никто не узнает, что со мной стало».

Он и правда вскоре покинул де Жарди, которая уже в 1841 году была продана за долги, и, спасаясь от заимодавцев, перебрался не в Бразилию, а в Пасси, в укромный дом на тогдашней Нижней улице (теперь улице Ренуара), снятый на чужое имя и имеющий тайный выход для бегства от врагов-заимодавцев… До 1860 года графство Пасси еще не было Парижем, так что Французский Остров по-прежнему прятал своего безумца Робинзона… Позднее Бальзак так вспоминал свою севрскую усадьбу в «Мемуарах молодоженов»:

«Два года назад я купил над прудами Виль-д’Аврэ, на версальской дороге, две дюжины десятин луга на краю леса и прекрасного сада. У края луга вырыто было углубление для пруда площадью в три десятины, посреди которого грациозно красовалось нечто вроде острова. С двух красивых, поросших лесом холмов, окаймлявших маленькую долину, стекали чудные ручьи, сбегавшие в мой парк, где влагу их благоразумно распределял мой архитектор. Мое шале было установлено посреди этой местности в подражание тому, что называют королевским садом Версаля, но из него открывался вид и на мой пруд, и на островок. А холмы тянули со всех сторон к нашему шале свои мириады листьев, свои прекрасные ухоженные деревья…»