Вокруг света

То же и с целым миром, как сейчас на горе. Он приходит в движение. И я это называю танцем.

Подобные вещи случались и раньше, но дать четкое определение этому позволил только фотоаппарат, сиречь машина. Правда, выразить это, то есть показать посредством машины, задача сложнейшая. Фотоаппарат фиксирует лишь какие-то фрагменты, может быть, намеки, но не самое явление…

Об этом я уже размышляю, лежа в хлипких древесных зарослях над тростниковой чашей родника. Тростник здесь такой густой, что в первое мгновение я растерялся: куда подевался родник? Тростник полег и плотно укрыл чашу. Не зная о роднике, можно пройти мимо, и все, не испробовав его сладкой ледяной чистейшей воды.

А я утром варю на этой воде овсянку с кукурузными хлопьями и «Марсом». Мое изобретение. Батончик «Марса» за ночь деревенеет так, что не укусишь. Надо просто порезать его, поломать и бросить в кашу. Вкусно и сытно. Запиваю кашу крепким чаем…

Оглядываю долину Городца, здесь она распахнута. И мой лагерь на ее краю, как и в том вчерашнем еще сне про алтайскую принцессу.

Да, где-то на Алтае, на краю великой долины, поставил я палатку. По соседству оказались местные жители, красавица алтайка, которую мне хотелось называть алтайской принцессой, и ее брат. Чернокосая, луноликая, смуглая девушка разоткровенничалась в разговоре со мной и пожаловалась, что друг ее оставил и уехал в Америку. Ну и придурок, думал я об этом друге, глядя на принцессу… то есть… кем она была? Ведь принцесса, «алтайская принцесса», соображаю я уже сейчас над Арефинским родником, это найденная мумия в кургане на плато Укок, и назвать ее красавицей трудно, да и лицо у нее совсем не алтайское, не монголоидное, а европейское, и вместо волос – парик из конской гривы по тогдашней моде.

Детское занятие – пытаться разгадать сон. А вот дневную действительность с помощью сна разгадать иногда можно. Это я понимаю сейчас над родником на краю долины. Не сон ли и привел меня сюда?

И никакой принцессы над родником я не увидел, только серебрился месяц в начале ночи. А вот лис… лис мог вернуться в дубраву, а?

И буду я топать куда-то в Белкино, подниматься по склонам за речкой Ливной и все думать про лиса.

И что же?

Вечером я должен был оказаться за Ливной на Васильевском ручье, но настраивал фотоаппарат у берез над Городцом, собираясь снять шум и волнение ночи: над ручьем висел месяц, догорал закат, а деревья раскачивал внезапный ветер. Машина при долгой выдержке способна запечатлеть это движение.

В общем, вернулся в дубраву снова.

И сразу увидел, что лис тоже здесь побывал, изрыл кострище, доел гречку. Хе-хе. И я тут же достал палку сервелата и отрезал два пластика и положил на «гречневое» дерево. Пообедал сам и с фотоаппаратом на пузе сидел и ждал. Лис прошлый раз появился после обеда, примерно в четвертом часу. Или даже после четырех. Мне время после четырех кажется издавна особенным, магическим. Такое безвременье на самом деле. День, считай, уже свершился. Но еще не вечер, еще не вечер…

Но лис не явился. И в сумерках отправился я на Городец фотографировать месяц. Над ручьем, бледнеющим льдом среди черных берегов, на меня налетела неясыть на мягких, бесшумных крыльях. Ну, не такие уж и бесшумные крылья у нее, все-таки я услышал веяние воздуха, поднял голову, а надо мною силуэт. Сова сразу взяла вверх и в сторону и ушла по Городцу, ловко лавируя среди крон черной и серой ольхи. Пронзительно сипловато крикнула…

Становилось холодно. Предвкушая ночевку в пуховом мешке, пошел обратно. Да, спанье в пуховике – одно удовольствие. Ледяная ночь нипочем. Только залезаешь в мешок, как по всему телу начинают блуждать горячие бурунчики. И так до утра. А при нулевой температуре я раздеваюсь до трусов. В спальнике просто жарко.

Темновато, но я еще издалека вижу, что рюкзака у дерева нет. Прибавляю шаг. В чем дело? Неужели, пока я фотографировал месяц и березы над Городцом, сюда кто-то приходил? И прихватил рюкзак со спальником. Рюкзак я не так давно приобрел, это удобный и надежный «Тибет» на сто литров с прочной японской фурнитурой, то есть застежками на ремнях, благодаря которым можно подгонять ношу по росту. И уже замечаю рюкзак далеко в стороне, лежит на земле в листьях. Поднимаю, осматриваю: погрызен ремень, а одна великолепная застежка оторвана напрочь. Лис! Артист из погорелого театра!.. Вот понравился ему рюкзак «Тибет». Нет, чтоб мешок с едой уволочь, нацелился сразу на рюкзак и спальник. Ладно хоть до спальника еще не добрался, а то б полетели клочки-перья по закоулочкам.

Но оказалось, что и до мешка с едой, стоявшего тут же возле дерева, лис добрался – разорвал и утащил пачку галет. Я заругался вслух. Проверил кружочки сервелата на дереве – нет, не тронул. Чуть было сам не съел их с досады. Но, подумав, перенес немного подальше, положил на гриб-трутовик, приросший к березе, чтобы лис ночью мне не мешал.