Вокруг света

А он и не стал дожидаться ночи. Только я приготовился нырнуть под тент и забраться в спальник – услыхал характерные шелестящие шажочки. Разогнулся, замер. И увидел рядом с пятном кострища другое сероватое пятно. Лис с серебряным воротом. Роется в золе. Сам как живой пепел. Исчезает. Доносится царапанье когтей по коре. Ага, полез на «гречневое» дерево. Спрыгнул. Тут мне померещилось, что лис направился прямиком к тенту. Мелькнула мысль о распространенном среди лис бешенстве, и эта мысль тут же как будто и дала вспышку, обернулась лучом фонарика. Нет, лис не собирался набрасываться на молчащего путника, держа нос по ветру, он бодро бежал к той березе с сервелатным подношением на грибе. И даже не обернулся на луч, вот те раз. Ну, не слепой же он. Мне вспомнились его узковатые зеленые глазенки. Дерзкие и острые. Я выключил фонарик. Можно сказать, погасил мысль…

Залез наконец-то в спальник. Слаще нет сна, чем в этом коконе тепла, неги холодной звездной октябрьской ночью в черной пустой дубраве. Дубрава и нега – по-пушкински звучит.

Лес, исполненный очей, моя дубрава.

Немного позже лис снова пришел и «поплясал» вокруг, на звучащем ковре густой листвы, да потом угомонился.

Лежал где-то в норе, сунув под бок японскую застежку, согревавшую его воспоминаниями о «гречневом» дереве да о березовом грибе с сервелатом…

Утром я напрасно шарил вокруг в поисках застежки, так и не нашел. Кружочки колбасы с трутовика исчезли, разумеется.

После обеда, оставив на «гречневом» дереве приманку, сел напротив с фотоаппаратом… И просидел так полным дураком, с фотоаппаратом наготове, до сумерек, прислушиваясь: ну? шуршит?.. Вот… вроде… Шуршит?.. Не шуршит. Даже звал его мысленно: лис, приди. Но лис и не думал сюда возвращаться. И вся эта история уже напоминала мне какую-то сказку.

На склоне с березами, мимо которых петляет моя тропа к ручью, вдруг заметил длинную нить пепла. Откуда? От моего костра прилетела? Но я жгу дрова, а этот пепел от травы. И точно, вдалеке в верховьях ручья заметил клубы белесого дыма. А под ночь заиграли сполохи на деревьях с другой стороны – горела Арефина горка. Слишком сухая осень. Воздух горчит. Хорошо, что ушел с родника, там высоченные сухие травы вплотную к стоянке подступают. А здесь уже много лет нет никаких палов. Все палы отсекают ручьи, с одной стороны – Волчий, с другой – Городец. Охотники и грибники сейчас ленивые, сюда никто не добирается. Ну, прошлогодней осенью один охотник с манком и лайкой прошел, и все. Остальные стараются от своих автомобилей далеко не отходить. Вообще увидеть на этих дорогах след человека – событие, напоминающее появление Пятницы на острове Робинзона. Вывелась порода пешеходов. По полям России снуют новые кентавры. Они и палы пускают. И гадят пластмассой, жестянками. Сердце у них точно механическое, по древнему речению. «Сегодня здесь нагадим, а завтра будем далеко, – думают они, – страна большая». И мчатся по дорогам, заправляясь музыкой – конечно, не Малером и не Глинкой, а такой же пластмассой и жестянкой.

Утром лишь оторвал голову от подушки из куртки и штатива в чехле – и поплыл… Голова кругом. Надышался дымом. Собирался в город, но и после обеда голова шла кругом. Остался. О лисе уже и не помышлял. А он тут как тут – шелестит. Фотоаппарат на этот раз был поблизости. Лиса щелчки затвора насторожили. И, не добежав до меня метров десяти, он повернул, потрусил прочь и вдруг вскарабкался по стволу надломленного дерева, не «гречневого», другого, подальше. Свидетельствую: лис взобрался на высоту двух с половиной метров. Просто так. Ну, или упреждая мой бросок, например. А то ведь раньше я тихонько себя вел, а тут защелкал. Снимать мешали ветки кустов и стволы деревьев. Объектив у меня не охотничий, пейзажный. Ну, это как если бы человек шел на охоту не с ружьем, а, допустим, с ракетницей. Зверя ракетницей отпугнешь, а застрелить – не застрелишь. Хотя прожечь ракетница может. Прапорщик по кличке Одесса, блатноватый, ушастый, долговязый, спьяну запустил осветительную ракету в старлея нашей батареи, и тот с приклеившейся к хэбэ ракетой бросился в бассейн, но она и под водой горела, и тогда он сорвал куртку и отделался лишь несильным ожогом.

Так что, может, и зря я караулил лиса.

И он, словно понимая, что у меня нет ни настоящего, ни фотографического ружья, картинно вышагивал, спускаясь по надломленному стволу, ведущему от высоченного пня к земле. Это выглядело как настоящее циркачество. Наверное, так он спасается от преследования опасных противников, волка, например, или охотничьей собаки. Ведь если он затаится наверху, то собака пробежит мимо и собьется, закружит, потеряв след. Правда, может и вернуться к дереву и тогда будет облаивать, как белку, пока не подойдет охотник.