Вокруг света с «Зарей»

В этих диких лесистых местах переселенцы снова (в который раз!) стали пилить лес, осваивать новые земли. Их упорство в защите своей веры кому-то не нравилось. Петр Васильевич Веригин был убит бомбой в купе поезда, когда он ехал по делам в Оттаву. Его сын Петр, принявший по наследству руководство сектой, вскоре умер. Ходили слухи, что у Петра Петровича был маленький сынишка Петруша, которого якобы оберегают от покушений. Этого Петрушу ждут как бога. Даже прибывшего после второй мировой войны некоего Соколова многие считают Петрушей Веригиным, скрывающим свое имя. Это помогло Соколову стать руководителем секты. Трудно сказать, что это за личность. Нам говорили, что он во время войны дезертировал из Красной Армии и сдался немцам. Попав после освобождения из концентрационного лагеря в американскую зону, он вскоре уехал за океан. Облеченный доверием сектантов, он стал договариваться с одним из латиноамериканских государств о покупке участка пустующих земель для переселения туда всех духоборов и создании там своей общины. Когда договоренность была достигнута и Соколов с огромными средствами уехал осматривать места будущего поселения, канадские власти стали убеждать латиноамериканское правительство, что духоборы — народ хлопотной, после с ними неприятностей не оберешься. Договор был расторгнут. Соколову было отказано во въезде в Канаду, и он поселился где-то в Южной Америке. Построил виллу и поживает себе припеваючи в окружении секретарш, которые рассылают пастве его успокоительные письма: мол, наше дело правое, веруйте, ждите, надейтесь.

Но веруют и надеются уже не все. Раздоры идут и среди оставшихся руководителей. Мария Ивановна вздыхает:

— Молодые лезут вверх. А это только расшатывает наши ряды.

Мы увидели одного из молодых лидеров духоборов. Майкл Орищенко (или просто Михаил Николаевич) приехал к Плотникову с полугаллоновой бутылью яблочного вина. Он был весел и на неодобрительный взгляд Марии Ивановны (вино в доме духоборов!) сказал:

— Да ты пойми: приехали люди с нашей родины! Это я поздно узнал, а то бы мы насчет чего-нибудь еще счеботарились. Бог простит.

Потом он нам говорил:

— Все это чепуха. Перегрызлись все, переругались. Каждый кричит: вера! А что вера? Кто верит? Вы были в Сиэтле на Всемирной выставке? — вдруг спросил он.

— Нет. А что?

— Да так просто. Я тоже не был. А сначала хотел поехать, да там отменили то, что меня интересовало.

— Что именно?

— Да девки голые танцевали. Стриптиз по-ихнему называется.

Майкл не циник. И последней фразой он больше хотел подчеркнуть свое отношение к духоборству, проповедующему строгую мораль. Он видел все таким, какое оно есть, и, заговорив о «свободниках», усмехнулся:

— Ни черта они не добьются. Смешные люди.

Канадские газеты были полны сообщений о «свободниках». Их обвиняли в поджогах, неповиновении властям. Все это прошло бы мимо нас, если бы однажды на шхуну не пришли мужчина и женщина лет пятидесяти, отрекомендовавшись как руководители полутора тысяч «свободников», которые двигались в Оттаву, чтобы освободить своих невинно осужденных братьев. Группа духоборов нарушила какой-то закон. Их посадили в тюрьму, Тогда их единомышленники в знак протеста, раздевшись догола, устроили мирное шествие. Их привлекли к суду за хулиганство. На освобождение заключенных поднялось тысяча четыреста человек, которые сожгли свои дома и двинулись с семьями на Оттаву. Зачем?

— Мы подберемся незаметно к тюрьме и спалим ее, — объяснила нам женщина, — Мы докажем, что человек должен быть свободным.

Рядовые «свободники» не совсем ясно представляли себе цель похода. Тридцатилетний Федор Маслов, голубоглазый крепыш с пшеничными усами и большими мозолистыми руками рабочего человека, неуверенно пожал плечами в ответ на наш вопрос:

— Куда мы идем? А кто ж его знает? Руководители говорят, что будем освобождать своих братьев из Бухенвальда, который построило нам канадское правительство.

— А если не освободите?

— Ну тогда мы все сядем в этот Бухенвальд или заставим правительство сесть туда, — ответил он растерянно. — Нас ведь около четырнадцати сот. Всеми семьями поднимемся, с детьми. У меня их трое. Вот и пойдем…

— Пешком?

— Нет, на автомобилях.

— Ну а дом, хозяйство как же — бросили?

— А мы не бросили, спалили.

— Сам сжег?

— Нет. Жёнка. Я на работе був. Ворочаюсь, а она уж на узлах сидит. От избы — одни угли. Ну и пошли…

— А чего же дом другим не оставил?

— Так ведь нас притесняют, а мы протестуем.

Было смешно и грустно. А Федор все рассказывал. Жили они русской деревней. Поддерживали свои порядки. Даже детей не пускали в канадские школы.

— И говорили мы только по-русски. Но я работал на лесоразработках и вывчился саму малость по-инглишски. И те, кто в городе, тоже вывчились. Все так перепутлялось, что и не поймешь, кто на чем гутарит.

Спрашиваем о родине. Он вздыхает:

— Охота мне все-таки домой перебраться.

— Но ведь у нас защита страны — священный долг каждого. А ты оружия в руки не берешь.

— Но я другим способом помог бы делу. Работой.

— Значит, все будут кровь проливать, а ты в тылу сидеть?