Вокруг света с «Зарей»

Здешние воды пустынны. Ни дымка, ни огонька. Днем по борту прошла акула, метра три длиной. По одному, по два летят за кормой альбатросы. Даже не летят — висят над водой, не взмахивая крыльями, а используя только силу ветра. Они почти касаются воды и, чтобы не замочить перья, огибают кончиком крыла любую маленькую волнишку. Только эти кончики крыльев и движутся едва-едва. А сам он как неживой. Когда встречается косяк рыб, альбатросы налетают стаей. Выхватывают добычу с лету или ныряют за нею в воду. Уставшие альбатросы и чайки садятся на наши снасти отдыхать. Но с их утиными лапами удержаться на раскачивающихся мачтах трудно. Тем более что нет опыта. Они не умеют выбрать момента, не умеют схватиться, и, когда после целого часа бесцельных попыток им наконец удается сесть на клотик или рею, они никак не сообразят, как там держаться. Смешно балансируют, распахнув огромные крылья. Один такой альбатрос сопровождал нас от самых Маркиз. Рыжий с белым ошейником. Мы его сразу заприметили. Он то догонял, то обгонял нас, но не покидал и довольствовался отбросами камбуза. Однажды ночью он долго кружился над бизанью и наконец сел на рею. Его едва было видно в темноте. Ратновский решил достать альбатроса и полез на салинг. Мачту раскачивало очень здорово, но он все же добрался до птицы и хотел схватить ее, но альбатрос клюнул его в руку и попятился на конец реи. Ратновский вытянулся сколько мог. Ноги на вантах, одна рука держится за салинг, другая тянется в темноту. Качало при этом здорово. Все-таки он схватил птицу и, сунув под штормовую куртку, спустился вниз. В лаборатории мы выпустили альбатроса на палубу. Он не испугался ни шума, ни света и совсем не думал удирать. Это был настоящий красавец — с длинной шеей и мощным острым клювом. Я посадил его в шкаф своей каюты и каждый час, отмечая двойной компас, проведывал его. Он чувствовал себя великолепно и клевал меня за пальцы, едва я открывал дверь. Мы решили окольцевать его от имени «Зари» и выпустить.

Второй день идем при такой сильной зыби, что опять вспоминаем Охотское море. До Салина-Крус оставалось сто сорок миль. Но ход всего полтора-два узла. Вперед подбрасывает наполовину течением, наполовину машиной. Встречная волна бьет точно по носу и глушит скорость. Вчера волны разгулялись и с такой силой ударялись о форштевень, что брызги летели через шлюпочную палубу до самого камбуза, обдавая всех соленой водой. Каюта капитана, расположенная на корме, до этого счастливо избегала приключений. Но в девятом часу вечера в два ее иллюминатора хлюпнуло столько воды, что все поплыло.

В довершение всех наших бед кончаются продукты. Осталось пшено, мука, сахар и консервированная тушенка. Но тут уж ничего не поделаешь. В наш рефрижератор больше продуктов, чем мы втолкнули на Таити, не поместится. А на палубу брать было нельзя: все пропадет в тропической жаре.

До семи часов вчерашнего вечера шли курсом сорок пять градусов, пробиваясь против ветра со скоростью в четыре узла. В семь часов ставим паруса и ложимся на курс сто двадцать пять градусов. Скорость растет на одну милю, но в абсолютном продвижении к порту мы теряем. Катет всегда был короче гипотенузы. В час ночи снова аврал: перестановка парусов. Теперь идем курсом триста пятьдесят градусов. Почти в обратную сторону. Конечно, при нынешнем ветре приходится галсовать. Однако мы не получаем никакого выигрыша. Скорость растет, но мы перемещаемся зигзагами, поэтому не особенно-то быстро продвигаемся вперед.

Мы подошли к порту Салина-Крус после обеда 25 марта. Несколько часов пришлось крутиться около выжженного холмистого берега. Наконец среди волн появился крошечный лоцманский катер. Гавань Салина-Крус напоминает сплюснутую сверху и снизу восьмерку. Внизу «восьмерки» разрыв для входа в первую искусственную бухту, отгороженную от волн массивными искусственными молами. Тут по приказу лоцмана мы бросаем якорь И плывем дальше, волоча его по дну, Эта хитрость необходима, чтобы проскочить через узенький пятидесятиметровый проход в верхнюю часть «восьмерки», вторую искусственную гавань. У Салина-Крус дуют сильные ветры. И даже в первой гавани, защищенной от морских волн, нас несло ветром в сторону. Он бил в борта и надстройки шхуны, и, если бы не сдерживающая сила якоря, нам ни за что не проскочить в это игольное ушко. Стали у стенки. И пока улаживались формальности, мы с борта осмотрели городок. Он окружен рыжими невысокими горами, совершенно голыми. Внизу пропаленные солнцем невысокие домики, редкие кроны кокосовых пальм и железного дерева какого-то пепельно-серого цвета. Слева к порту сбегают с холма пузатые баки нефтехранилищ. Их серебристые бока сверкают на солнце, и от этого холмы кажутся еще более выжженными и сухими. Когда мы наконец получаем разрешение идти в город, все хватаются за фотоаппараты. У трапа нас останавливает огромный полисмен. Он улыбается и говорит, показывая на камеры;

— Но, сеньор!