Вокруг света с «Зарей»

Мощная грудь схвачена портупеей, на боку кольт, по лицу текут крупные капли пота. Полицейскому жарко, и двум солдатам в защитной форме, которые ему помогают, тоже жарко. Они стоят в тени у стены пакгауза, опершись на короткие карабины, и внимательно следят за сценой у трапа.

Дорога в город начинается сразу за воротами порта. Она идет по дуге вокруг бухты среди пыльных измученных кактусов, сухих акаций и полуразрушенных домиков… Это настоящий бидонвиль. Дома здесь собраны из обрезков досок, кусков железа и камня, слепленных глиной. Крыши, словно лоскутные одеяла, состоят из кусочков жести. Дверей нет. Просто узкий вход, словно щель в пещеру. Рядом с жилищем на столбах висят гамаки. Полуголые детишки возятся в пыли с облезлыми собаками. На веревках сушатся пестрые тряпки. У развалюх сидят люди. Опаленная солнцем бронзовая кожа, черные как смоль волосы и тревожные усталые глаза. Соломенные шляпы, ветхие рубахи и холщовые брюки мужчин, черные платья женщин. На одной из лачуг, размером чуть побольше соседних, вывеска: «Ресторан «Фламинго». У ресторана плоская, собранная из клочков крыша, двух стен нет вообще, две другие — из деревянных жердочек. Под крышей стойка и буфет, а на солнцепеке несколько столиков и табуреток. Клиенты сосредоточенно цедят пиво. Может быть, это обычные портовые трущобы, а город будет получше? Мы прибавляем шаг и, перемахнув поросший колючками пустырь, оказываемся в конце центральной улицы Салина-Крус. Дома в один-два этажа. В первых этажах вместо оконных рам и стекол — железные решетки. Улицы пустынны. Жарко и сухо. Целый квартал в центре занимает сквер: пыльные кокосовые пальмы, акации, железное дерево. Вдоль дорожек литые из бетона скамейки с подписью «Муниципалитет Салина-Крус». Одиноко стоит памятник национальному герою Бенито Хуаресу. У постамента букетик увядших цветов.

Невыносимая жара и пыль. Глядя на выжженные улицы города, потрескавшуюся землю, невольно сам ощущаешь жажду, и только предупреждение лоции удерживает от необдуманного поступка — напиться из уличной колонки. В Салина-Крус можно пить только кипяченую воду. На противоположном от сквера углу — рынок, пестрый, горластый, пропахший всевозможными ароматами. На длинных столах-прилавках под крышей торгуют всем: глиняными горшками и соломенными шляпами, широкими ремнями и сандалиями из сыромятной кожи с подошвами из автомобильных шин. Тут же гроздья бананов, кучи кокосовых орехов, гирлянды красного перца, сушеной рыбы, креветки, вяленое мясо, циновки, черепашьи гребни и чучела кайманов. Длинные столы сплошь устланы кукурузными блинами. Чтобы блины не закручивались от жары, их придавили досками и табуретами. Продавцы зазывают, убеждают, расхваливают наперебой свой товар.

Вокруг рынка на тротуаре прилепились крошечные харчевни, лавчонки. Столики, выставленные около них, по размерам ненамного превосходят шахматную доску. Тут же, словно поленница дров, аккуратно сложены огромные ананасы и ворохом ссыпаны апельсины. Старик крестьянин привез их на рынок, когда все места под навесом были уже заняты, и свалил все это прямо посреди улицы, разрешая покупателям выбирать плоды из всей кучи. Ананасы — два песо за штуку, за один апельсин — песета. Песета — четверть песо. В одном долларе двенадцать с половиной песо. Это официальный курс, по которому обменивают деньги и в банке, и в магазине. Выходит, что здесь ананасы раза в два — два с половиной дешевле, чем на Гавайях — самых «ананасовых» островах. На доллар можно купить пятьдесят апельсинов размером по кулаку. Сколько же должен продать их крестьянин, чтобы приобрести себе обувь, одежду и другие промышленные товары, которые не уступают в цене тем, что мы видели в Сан-Франциско? Рядом на скамеечке сидит «золотых дел мастер», парень лет двадцати пяти. Он продает серебряные кольца, сережки, портсигары. Тут же, на глазах у покупателя, он может выпилить на кольце любую монограмму. Работает быстро, хотя и не очень искусно. Перстень с черепом, или львом, или головой индийского мага в чалме стоит всего три песо двадцать три сентаво.

На углу улицы небольшая толпа. Женщины, мужчины, мальчишки не спускают глаз с невысокого мужчины, который манипулирует около лотка. В лотке десятки коробок спичек. Но спички не простые: головки серы нанесены не на деревянные палочки, а на скрученные в трубочки и провощенные кусочки бумаги. Мужчина вертит их в руках, перекладывает с места на место, зажигает, дает зрителям подержать, а сам говорит, говорит, говорит, без пауз, без перерывов. А толпа смотрит на него как завороженная.

Мы изнываем от жары. Хотя бы чуть-чуть промочить пересохшее горло. Бежим через улицу в прохладный сумрак бара «Карта бланка». Каменный стол, несколько железных столиков, на окнах жалюзи. Два бармена обслуживают всю публику. Вернее, обслуживает один — босоногий мужчина в майке и брюках, с хитрыми глазами, которые все время улыбаются. Он тряпкой смахивает со стола пыль и, приняв заказ, говорит:

— Муй бьен, сеньор! (Очень хорошо, сеньор!) — и нетвердо идет к стойке.