Читаем Вокруг света за 80 дней. Мое первое путешествие полностью

Вокруг света за 80 дней. Мое первое путешествие

Невидимая толпа выталкивает нас вперед, не дает отступить, обрекает Сфинкса на одиночество в многолюдье.

По счастью, он обитает в своей медвежьей яме. Туристы, которые расписываются на знаменитых памятниках, не оставят на нем автограф, потому вниз не спускаются. Они наверстывают упущенное в пирамидах, где даты и рисунки на каждом шагу.

Этой ночью жаловаться нам не на что. Мы одни. И никого не встретим; ни одной парочки из тех, кого определенно привлекает этот тонкий песок и тайники.

Наша прогулка напоминает рождественскую ночь 1916 года в окопах у Изера. Тогда наступила такая же тишина (никто не стрелял, было перемирие), такая же торжественная пустота, и тени от магниевых вспышек немецких ракет танцевали на таком же песке с вырытыми в нем коридорами и могилами.

И та же луна освещала судьбоносного Сфинкса.

Луна словно припорошила снегом бельгийский и египетский песок. Я привыкаю к Сфинксу, он становится ближе, превращается в животное, вылепленное из снега и оставленное детьми. Для работы был собран снег, теперь вместо него яма; осыпания, трещины, расселины в камне дополняют иллюзию.

Не от детских ли снежков приплюснут нос у снеговика? Утверждают, что дело тут не в снежках, а в ядрах, что это все солдаты во время египетской кампании. Абсурдная легенда. Это не ядра и не снежки. Наполеон уважал величие. До него грабили, жгли, рушили, чтобы украсть золото. Уважение к царским могилам началось с момента завоевания — генерал внушал его своим солдатам^[1].

Впрочем, вряд ли Сфинксу было что терять. Нос не изменил бы его физиономию. В его приплюснутых чертах обобщены народный феллахский тип и черепа женщин, укутывающихся в черное, когда дует самум.

ТЕРМИТЫ

Сфинкс возникает из обратного хода веков. Чем он ближе, тем меньше кажется: таково всякое истинное величие. Он дает себя приручить и станет есть у нас с руки.

Я боялся колоссальных размахов Египта, но его колоссов не назовешь неимоверными: они не могут поколебать шкалу, которой люди измеряют землю. Это племя гигантов, только и всего.

Конечно, Сфинкс отличался внушительностью и в дни праздников походил на царицу муравьев, восседающую посреди муравейника, как золотой телец.

Но масштаб все равно позволяет ему соприкасаться с толпой. Жрецы Египта не совершили ошибки, обрекшей на нечеловеческую боль в шее прихожан в Сикстинской капелле, когда они смотрят на молодых и куда более очеловеченных колоссов Микеланджело.

Мы застываем в каком-то оцепенении. Звездный снегопад летит на пирамиды, на Сфинкса, на дюны, на нас и на верблюдов. Паспарту тянет меня за пиджак. Пора возвращаться, нельзя пресыщаться зрелищем, которое даже слава не лишила загадки.

Я встряхиваюсь и стряхиваю звездный снег. Как все ново для детских душ! Сколько сокровищ делают простодушных богаче! В каких небывалых ракурсах предстает мир, подобно нашему собственному лицу, которое мы, бывает, не можем узнать в игре трехстворчатых зеркал. Как я рад, что наивен.

На обратном пути пирамиды перестают удивлять. Они куда больше напоминают творения насекомых, термитники, чем гробницы, которые правители заказывали строительных дел мастерам, архитекторам, геометрам, астрологам.

Без гладкой обшивки, благодаря которой их треугольники казались большими и сияющими, они теряют четкость, грани сглаживаются, вершины приминаются, по ступеням умеючи можно быстро забраться наверх, а краски не отличают их от груды камней.

С нашего балкона фантасмагория возобновляется. Поднимаю глаза. И что вижу? Большая Медведица — уже не та старушка Медведица, скромный Ковш в небесах моего детства в Сэн-э-Уаз. Медведица встает на дыбы, Ковш опрокидывается.

На следующее утро надо возвращаться к пирамидам и к Сфинксу. Идем на прогулку, как дети, которых тащат за руку, намереваясь доказать, что висельников и оборотней сотворили луна и тени. Верблюды (моего зовут Роза, а верблюда Паспарту - Сара Бернар) проходят позади «Мена Хаус». Они направляются к пирамидам окольным путем, который ведет нас между палатками Кука, расставленными для туристов, предпочитающих ночевать под открытым небом.

Отсюда пирамиды окончательно превращаются в постройки термитов. Пустыня представляет их нам наравне с кустами фенхеля и скалами.

Внутреннее устройство Большой пирамиды, проем, через который в нее попадаешь, ее наклонные плоскости, по которым карабкаешься, согнувшись в три погибели, суровый голос проводника: «Головы, берегите головы», отзвуки, полумрак, коридоры, углубления, вентиляция и даже неразрешимый вопрос о рукотворности алебастровых и гранитных глыб, которые невозможно сдвинуть, — все наводит на мысль о загадочных способностях, которыми обладают насекомые.