Вокруг света за 80 дней. Мое первое путешествие

Полетт вдруг встает. Ей хочется «увидеть Шанхай». Пусть смотреть не на что. Так надо. Мои французы пытаются мне внушить, будто существует некий тайный Шанхай. Из кожи вон лезут. Чаплин возвращается в гостиницу спать. И уложить авторучку и фотокамеру — ценные приспособления, из которых льются чернила или изображения: на ночь их следует прятать в вату.

Нас уводит Клод Ривьер, особа, которая с 1922 года переезжает с острова на остров в южных морях; еще в нашей свите директор агентства «Гавас» и корреспондент «Пари-Суар». Ночь в разговорах «по секрету», в бесцельном шатании, усталости, в топтании перед дверьми — зайти или нет? — ночь пьяных американских моряков и сдутых шаров, которые продают русские: у них косматые бороды и стоячие воротники, и они помирают от нищеты.

Квартал дансингов такой же, как в небольшом европейском порту. Исключение — «Венера», где «такси-герлз» рассаживаются вокруг синеватой площадки, а в оркестре американские моряки горланят в рупор песни; вход туда через сырой грот — ничего общего с моим представлением о Шанхае. «Кризис», — оправдательное словечко, которое твердят наши товарищи по несчастью.

Заваливаемся в номер отеля, куда полицейский не позволяет ровным счетом ничего заказать.

Где-то, конечно, должен быть Шанхай, похожий на город нашей мечты и даже лучше. Но на этот  раз мы начали не с того конца. Наши спутники избегают этого скрытого города, который символизирует храм на окраине, где младенцы, выращенные в банках с маслами, становятся Буддами. Там выкармливают отвратительных грудничков, тельце которых не вырастает и остается бесформенной желатиновой массой. И только головы смотрят на вас, старея. Эти балаганные священные чудовища живут до сорока—пятидесяти лет.

(На самом деле с этими диковинами все еще печальнее. В банку с маслом могут упрятать украденного или купленного ребенка одного-двух лет, нормального сложения, здорового — избранного, чтобы стать богом.)

Я знаю, что, путешествуя нашим способом, есть риск пройти мимо многочисленных незнакомых друзей, ради которых я пишу. Увы, на «Кулидже» я узнал, что нас ждали шанхайские подростки, приготовившие праздничное выступление. Да простит меня Бернардин Зольд-Фриц и ее друзья с шоссе Юэнь-Нин-Юэнь, 55. Пусть она знает, что я кусал локти: как мне хотелось увидеть не только едкую оболочку Шанхая! Но провели мы там всего одну ночь.

15 МАЯ

Море снова становится японским. Волны и пена, как заснеженные Фудзи, вырастают и рушатся. Вдали низкие берега, расчерченные агатовым рисунком полос тумана. Навстречу кораблю попадаются небольшие заостренные острова, где в миниатюрных садах живут пять-шесть рыбаков. Они здороваются, когда мы проплываем. Эти острова так близко и такие плоские, что можно подумать, будто судно проходит между ширмами, где изображены море, его жители и их обиталища.

ЯПОНИЯ, 15 МАЯ • МАЛЕНЬКАЯ ДЕВОЧКА РИСУЕТ МЕЛОМ КРУГ • ЯПОНИЯ ВЫХОДИТ ИЗ МОРЯ • РАДОСТНАЯ ВЕСНА • КИКУ ТОРО, ЖРЕЦ ТЕАТРА • БОРЬБА: «КОКУГИКАН» • ДОМА ТЕРПИМОСТИ • «ПРЕЗИДЕНТ КУЛИДЖ»

Япония еще живет по законам военного времени, и молодые военачальники пытаются установить там фашистскую диктатуру. Поэтому, с одной стороны, туристические проспекты на «Касима-Мару» приглашают посетить Японию и пестрят завлекательными обложками, с другой стороны, вас допрашивают, грозят отобрать фотоаппарат, полиция бесцеремонна, это отбивает желание ехать туда, и вы уже выглядите подозрительно в собственных глазах.

Из Японии я увожу совсем не тот образ, который сложился у меня до того, как я туда приехал. Конечно, месса бывает опереточной, а священники и прихожане участвуют в ней без веры. Но самоубийство, то есть способность индивида на жертву во имя множества или императора, который это множество воплощает, лежит здесь в основе всех улыбок и приветствий. Цветы с эстампов уходят в почву извилистыми корнями ночи. Народ, обреченный каждые шестьдесят лет на крах всего, к чему он привык, из-за землетрясения и ураганов, соглашается отстраивать свою жизнь на пепелище. В конце деятельного пути — смерть. Они терпеливо склоняются перед тяжкой судьбой и заранее приносят в жертву свой дом из дорогого дерева, соломы и рисовой бумаги.

В Кобе меня сразу поразила девочка-простолюдинка, играющая в классы. Эта пятилетняя девчушка рисует мелом на тротуаре идеальный круг, которым Хокусай подписывал свои послания. Замкнув свой шедевр, она скачет вдаль на одной ноге и показывает язык.